Магнус сжал кулаки.
– Должно быть, мытье окон куда важнее, чем забота о хлопке, благодаря которому эта плантация еще держится.
– Ну и ну! Высокого же мнения ты о себе, Магнус Оуэн! – усмехнулась Софрония, вставая. – Воображаешь, что плантация разорится только потому, что надсмотрщик на несколько минут покинул поля?
Крохотная жилка задергалась на лбу Магнуса. Шершавая от работы ладонь уперлась в бедро.
– Не очень-то нос задирай, женщина, тебе это не к лицу. Смотреть уж больно неприятно. Кое-кому следует немножко укротить тебя, прежде чем попадешь в настоящую беду.
– Кое-кому? Уж не тебе ли? – фыркнула Софрония и, вскинув голову, выплыла в коридор.
Магнус, обычно настолько спокойный, что разозлить его было почти невозможно, сейчас выбросил руку вперед и, как клещами, сжал ее запястье. Софрония охнула от неожиданности, когда он втащил ее обратно в гостиную и захлопнул дверь.
– Ну да, верно, – протянул он, вдруг обретя знакомый мягкий говорок своего детства, – я и позабыл, что миз Софрония слишком хороша для нас, бедных ниггеров.
Ее золотистые глаза гневно сверкнули, когда он притиснул ее к двери.
– Отпусти! – взвизгнула она, толкнув его в грудь, но, хотя они были одного роста, Магнус оказался куда сильнее. С таким же успехом она могла пытаться сдвинуть тростинкой могучий дуб. – Отпусти меня!
Напрасно. То ли он не расслышал панических ноток в ее голосе, то ли до смерти устал от постоянных издевок – как бы там ни было, вместо того чтобы разжать руки, он лишь усилил хватку, пригвоздив ее плечи к лакированным доскам. Раскаленное тело Магнуса обжигало даже сквозь юбки.
– Значит, миз Софрония думает, что если изображать из себя белую леди, то, проснувшись в одно прекрасное утро, она и в самом деле окажется белой. И тогда ей не придется никогда больше разговаривать с черномазыми… разве что надо будет отдавать приказы.
Софрония повернула голову и зажмурилась, пытаясь не видеть его презрительной гримасы, но Магнус и не думал ее щадить. Голос стал мягче, но слова ранили хуже острого ножа.
– Будь миз Софрония в самом деле белой, ей не пришлось бы обращать внимание на чернокожего, жаждущего заключить ее в объятия, сделать своей женщиной и иметь от нее детей. Зачем ей беспокоиться, что чернокожий хочет всегда быть рядом, утешать, когда он чувствует себя одинокой, стариться рядом с ней, вместе лежать на широкой перине? Нет, миз Софронии ни к чему было бы думать о таких пустяках. Для этого она слишком хороша! И слишком бела!
