После ужина в дом, где мы расположились, стали собираться люди пораспросить нас о том о сем. Один говорливый старик начал агитировать ребят вступить в их партизанский отряд. Я-то сразу понял, что это бендеровцы, а мои наивные товарищи чуть ли не готовы были остаться с ними. Ночью, когда все разошлись, я объяснил попутчикам, что это за люди и за что они воюют, и рано утром, стараясь не разбудить хозяев, мы ушли из деревни. В этот же день наша группа распалась — нам было не по пути.
Но один я шел недолго: через несколько дней встретились мне двое мужчин, таких же беглецов, как и я. У них были документы, и даже один лишний — его отдали мне. Теперь я шел, стараясь зазубрить свои новые данные: Хоменко Михаил Иванович, 1883 года рождения, уроженец села Петривцы, Миргородского района Полтавской области. Вскоре мы нарвались на заставу и, спасаясь от [275] пуль, разбежались в разные стороны. Я снова остался один, но теперь хотя бы с документом…
В одном селе во время грозы встретил я женщину, которая рассказала, что у них в селе живут пленные москали — по моему говору она догадалась, что я русский. Мои соотечественники живут здесь в работниках у местных жителей. Она предложила познакомить меня с ними. Я согласился — нужно было разведать обстановку.
Женщина пригласила меня к себе в дом и послала дочку за русскими. Они пришли. Мы познакомились, и я предложил им пойти со мной: влиться в местный партизанский отряд или же попробовать вместе пробиться к своим. Они не решились сразу дать ответ, но обещали подумать.
— Мы пленные, — угрюмо твердил один из них, — нас считают изменниками Родины. Сейчас пойдем или потом — ответ-то один…
Увидев мои окровавленные ноги, ребята предложили отдохнуть несколько дней у них, обещали устроить на работу — шел сенокос. Я прожил в этом селе около недели: ноги почти зажили, но мои новые знакомые так и не решились идти со мной. Я пошел один.
По дороге мне встречалось немало таких групп, и все они советовали мне остаться. Я же стремился как можно скорее соединиться со своей армией и отомстить за Освенцим, Бухенвальд — за миллионы загубленных там людей. Позднее, уже после того как попал к своим и проходил спецпроверку, я узнал, что батракам-военнопленным было куда легче доказать свою невиновность, чем мне. Они, конечно, не пережили столько мук от фашистов, но их положение было понятным — работали у хозяев по [276] принуждению, кроме того, они могли свидетельствовать друг о друге. Я же, неизвестный, был особенно подозрителен.
