Пия довольно кивнула. Это было однозначным доказательством того, что ее теория верна. Это не самоубийство и не несчастный случай, а убийство.
Боденштайн взглянул на доктора Керстнера. Тот был лишь бледной тенью самого себя, если сравнивать с фото, висевшим на стене в приемной.
— Могу я задать вам еще пару вопросов?
— Да, конечно. — Керстнер сел на стул, на котором до этого сидел его коллега. У него был отсутствующий взгляд, и Боденштайн в какой-то момент заподозрил, что мужчина принял успокоительное средство.
— На какие деньги ваша жена приобрела «Порше»? — спросил он.
Во дворе раздался цокот копыт. Боденштайн бросил быстрый взгляд в окно. Две молодые женщины выгружали лошадь сивой масти из прицепа, пожилой мужчина водил по кругу гнедую лошадь, которая постоянно нервозно приплясывала и пронзительно ржала. Керстнер, казалось, ничего этого не замечал. Возможно, для него это были просто повседневные звуки. Он достал сигарету из пачки, оставленной Риттендорфом на столе, повертел ее в пальцах, погруженный в свои мысли, и наконец зажал губами. «Этими руками, — пронеслось у Боденштайна в голове, — он выполняет сложнейшие операции. Не убил ли он ими же свою жену?»
— Я тоже впервые увидел машину в субботу, — сказал Керстнер с оттенком горечи. — Вероятно, ей дал деньги один из ее… любовников. Она всегда меня обманывала. Только я слишком долго не хотел знать правду.
— Расскажите поподробнее о вашей жене и вашем браке, — попросил Боденштайн, но опять прошла почти минута, прежде чем Керстнер ответил.
— Что здесь рассказывать? — пожал он плечами. — Изабель меня никогда не любила. Сегодня я вынужден себе признаться, хотя унизительно осознавать это, что я был не чем иным, как средством для достижения цели. Я знал ее еще маленьким ребенком. Изабель была сестрой моего друга Валентина. Когда я вновь ее увидел, вернувшись из Америки, она была уже в положении и пыталась срочно решить свои проблемы. Я оказался как нельзя кстати.
Керстнер раздавил сигарету в пепельнице и тут же закурил следующую.
— Она вышла за меня замуж из чистого расчета. Не то чтобы она меня ненавидела, я был ей просто абсолютно безразличен. И это причиняло мне боль.
На улице возникла суматоха: пронзительное ржание лошади, резкий стук копыт, громкие голоса, хлопанье ворот. Но Керстнер даже не моргнул. Он ни разу не поднял голову и, казалось, внутренне находился где-то далеко отсюда. Большим и указательным пальцами левой руки он потер глаза.
