— Вы напрасно звоните, — заставил обоих обернуться чей-то голос. — Никого нет дома.
В соседнем палисаднике, аккуратном и тщательно ухоженном, стояла пожилая женщина с редкими седыми волосами и морщинистым лицом Кобольда[5]. В ее глазах в равной степени читались любопытство и недоверие. Она протиснулась через неплотные ветви изгороди и неодобрительно покачала головой, увидев сорняки и мусор.
— Их никогда не бывает дома, этих Керстнеров, — проворчала она. — Господин доктор уезжает ранним утром, а возвращается часто за полночь. Мой муж Карл Хайнц говорил, что с такой женщиной, как эта, все это долго не протянется. Так и вышло, не правда ли? С тех пор как она с девочкой уехала, господин доктор вообще не появляется дома. Вот так. Срам какой!
— Когда уехала фрау Керстнер? — Пия без труда перешла на гессенский диалект, и Боденштайн сдержал насмешливую ухмылку.
— Точно сказать не могу. — Старуха нагнулась, чтобы выдернуть сорняк у своих ног. — Этой часто не бывало дома целыми днями. Господин доктор больше заботился о ребенке, чем она.
Стало очевидно, на чьей стороне симпатии соседки.
— Она голая загорала на террасе, если не занималась своей лошадью или не веселилась на какой-нибудь вечеринке. — Фрау презрительно фыркнула. — А бедный муж горбатился на нее день и ночь.
— Вы не знаете, где мы сейчас можем найти господина доктора Керстнера? — вежливо поинтересовался Боденштайн.
— В клинике. Он всегда там. Такой старательный милый мужчина этот господин доктор… — начала соседка новую тираду, которую Боденштайн быстро оборвал.
— В клинике? — удивленно переспросил он.
— Да, в ветеринарной клинике для лошадей. Наверху, в Руппертсхайне. Доктор Керстнер — ветеринар. — Похоже, женщина хотела спросить, кто такие вообще эти двое визитеров, воскресным утром наводящие справки о соседях, но Боденштайн и его коллега уже направлялись к автомобилю.
— Зачем он вам, собственно говоря, нужен? — все-таки крикнула соседка, но ответа не получила.
Боденштайн ехал через Фишбах, чтобы в третий раз за это утро оказаться в Руппертсхайне. Он думал о Козиме. К нему опять вернулось хорошо знакомое чувство одиночества, а вместе с ним и неодолимое желание, чтобы в один прекрасный день она потеряла интерес к этим утомительным приключениям. Но он скорее прикусил бы себе язык, чем попросил бы ее отказаться от киноэкспедиций, поскольку слишком хорошо знал: Козима обожает свою работу и растворяется в ней без остатка. Тем не менее ему становится все тяжелее неделями ждать ее возвращения.
