— Да уймись ты, дай покурить спокойно, — Великохатько поморщился то ли от непоседливости коллеги, то ли от вида замызганных стекол. — Ты мне лучше скажи, Паша, не зря мы так сходу увязали два грузовика?
— А нам бы потом сказали, что ж вы это очевидное проглядели? Ведь сходство дел бросается в глаза, — Борисов достал из ящика карандаш, а из кармана перочинный ножик. Заточка карандашей заменяла ему курение. — И без нас бы кто-нибудь разглядел, что история месячной давности с грузовиком, на котором увезли пятьдесят комплектов формы, в деталях совпадает с этой историей. Только на этот раз враги удрали не все, одного часовой зарезал, другого поймала милиция.
— А может, не было грузовика вчера ночью? — Великохатько на грязном стекле нарисовал, не отрывая руки, пятиконечную звезду. — Часовому послышалось, а постовому показалось, что отъезжает машина?
— Поздно, Ваня, — следователь Борисов прищурился, вытянул руку с карандашом, повертел его, перебирая подушечками грани. Заточка его устроила. — Уже запущено. Будем пытаться выйти на группу.
— Ведь будь это простое нападение на часового с целью завладения оружием, а наш Кемень не стал бы колоться, кто б нам слово сказал! Оформили бы чирик без права на переписку и забыли бы, — следователь Великохатько закрыл форточку, задвинул занавеску, вернулся к столу. — А теперь только отчитываться по этому делу замудохаешься. И коли не разговоришь его, пойдет шепот, мол, работать не умеют…
— А вдруг он завтра во всем сознается, а, Ваня?
— Ага, а послезавтра наступит лето, — криво усмехнулся Великохатько.
— Как ты думаешь, Ваня, — неожиданно спросил следователь Борисов, любуясь следующим обработанным карандашом, — если вдруг по недосмотру надзирателей в камере или, — оторвав взгляд от карандаша, Борисов перевел его на Великохатько, — в карцере в руках нашего Кеменя окажутся, ну скажем, осколок или шнурок, упустит он такой случай? Зачем ему проходить все мучения, когда его конец все равно определен?
— Если только по недосмотру надзирателей, — во всю ширь улыбнулся Великохатько…
* * *
В общем, с ним проделывали все то, к чему он за последнее время привык. Прослушивали, заставляя вздрагивать от холодных касаний стетоскопом груди и спины, простукивали, рассматривали шрамы, считали пульс, измеряли давление. Принуждали приседать, сгибать руки в локтях, вытягивать их перед собой, разводить в стороны, били молоточком по коленям и смотрели язык. Но на минимуме в московской ведомственной поликлинике не остановились, а продолжили подвергать тщательному осмотру. Проверяли зрение, слух, носоглотку. Испытывали легкие, давая дышать в трубку. Кожник исследовал его телесный покров столь скрупулезно, словно разглядывал карту местности, где ему предстоит атаковать противника. Потом капитана Шепелева повели в спортзал, где вызнавали выносливость его сердца с помощью упражнений на шведских стенках и матах, по выполнению которых сразу шли замеры давления и пульса, а потом — новые упражнения.
