Дома за обедом говорили в основном о политике, главным образом русской, и часто вспоминали и обсуждали революцию с Гражданской войной – как можно было первую предотвратить, а во второй одержать победу. В связи с этим говорили об ошибках – начиная с тех, которые совершил «Государь», как дома называли Николая II, и кончая сделанными Шульгиным и, в меньшей степени, дедом. Александр Билимович одно время был членом Особого совещания генерала Деникина – возглавлял Управление земледелия и землеустройства. Его до конца жизни мучило то, что он не предложил тогда более решительных земельных реформ.
* * *
В университете мой кругозор расширился и сформированные семьей политические представления существенно поколебались. Основную роль в этом сыграло знакомство в UCLA (Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе) с группой левых студентов, изучавших русский язык, историю и литературу, и их друзей. Некоторые из них побывали на Фестивале молодежи 1957 года в Москве; их восторженные рассказы о встречах с русскими произвели на меня большое впечатление. Часто обсуждалась знаменитая речь Хрущева в ЦК[4]. Но чаще всего мои новые знакомые предавались критике внутренней и внешней политики США. Летом 1961 года двое из них оправились «ездоками свободы» (freedom riders) на Юг: белые садились рядом с чернокожими в общественном транспорте, протестуя против сегрегации. Их били полицейские; одному нашему студенту серьезно повредили спину. В середине 1960-х годов начались протесты против Вьетнамской войны, в которых участвовала и я.
Знакомство с этим кругом и «шестидесятничество» моего американского поколения сильно повлияли на мои политические взгляды. Думаю, что тогда я впервые почувствовала себя американкой. Сближение с кругом крайне левой студенческой молодежи предшествовало моим отношениям с Владимиром Матичем, фамилию которого я ношу. Он был талантливым молодым коммунистом, вице-мэром Нови-Сада (столицы Воеводины). В середине 1960-х я связала с ним свою жизнь. Совсем недавно я узнала, что именно в Нови-Саде Шульгин женился во второй раз, а через двадцать лет был отправлен оттуда в Советский Союз, и положила это совпадение в свою копилку неожиданных случайностей.
Владимир и год жизни в «либеральной» Югославии изменили мое однозначное отношение к членству в компартии. Мои родители полюбили Владимира, невзирая на его прошлое, более того – его социал-демократические воззрения вполне сочетались с американскими либеральными представлениями того времени. Он остался в моей памяти человеком, с которым у меня было больше всего общего.
