Та часть жизни для меня тесно связана с югославской культурой; после года, проведенного в Югославии, я какое-то время лучше говорила по-сербскохорватски, чем по-русски. Несмотря на то что много лет спустя я осуждала поведение сербов в Боснии и Косово, во время бомбардировок НАТО в 1999 году я им сочувствовала. Это была одна из тех противоречивых ситуаций, когда я не могла согласиться ни с одной из принятых оценок происходящего. Победила амбивалентность и моя установка на отсутствие одного правильного объяснения сложной ситуации.
* * *
Огромную роль в становлении моей русской идентичности сыграли поездки в Советский Союз в 1970-х годах и знакомство с писателями. Для них и их друзей я была русской американкой из запретной старой эмиграции и в то же время – американским либералом, чьи взгляды на Вьетнамскую войну, например, казались им неприемлемыми. Тогда я подружилась с Василием Аксеновым, Беллой Ахмадулиной и Булатом Окуджавой (о них я пишу во второй части книги).
Я хорошо помню, как Аксенов привел меня в гости, где на меня обрушились за мое отношение к Вьетнамской войне. В какой-то момент, не зная, как дальше обороняться от обвинений в прокоммунистических взглядах, я повернула разговор на сравнение политических установок моей семьи с установками родителей или дедов-большевиков многих присутствовавших. Это, конечно, было некорректно: дети не отвечают за поступки родителей. Чтобы загладить бестактность, я исполнила просьбу, с которой ко мне обратились в начале вечера, – спела белогвардейскую песню, которой меня научил отец. Несмотря на политические разногласия, обе стороны стремились к сближению: русские хотели установить «виртуальную» связь с эмиграцией и с Америкой, а я реальную – с русскими, жившими «по ту сторону баррикад».
Как я вскоре поняла, у меня с ними оказалось больше общего, чем с моими сверстниками-эмигрантами, которые по большей части были бледными симулякрами людей «прежнего времени». (Они, как и я, были из семей, которые не пошли путем ассимиляции.) Побуждало меня к этим знакомствам в первую очередь желание узнать «настоящих» русских. Сверстники повторяли за родителями и дедами устаревшие эмигрантские идеи о русском и советском; в этом отношении мои родители были иными. После войны с Германией они с похожими чувствами искали знакомств с советскими беженцами. Те из них, кто не вернулся, – точнее, те, кто сумел избежать насильственного возвращения в Союз, стали второй эмиграцией.
