— Застрелит… Он же сейчас его застрелит.
— Что же он делает!
— Эх, сволочь! — загудела колонна угрюмыми голосами.
Конвоир подошел к обрывистому краю насыпи, вскинул винтовку. Раненый устало повернул голову и, щурясь, посмотрел на него. Все он, видимо, сразу понял. И снова прильнул к воде. Судорожно двигались его бледные, заросшие грязной щетиной скулы.
Выстрел в одно мгновение прервал все сомнения и надежды. Пуля ударила прямо в стриженый затылок и, пройдя навылет, разбросала по затоптанным кочкам берега брызги серого ила. Через мгновение подбежала очередная тройка. Хрипя от жажды, они перетащили тело своего товарища в заросли таволги и принялись пить из бочажины, в которой еще не осела розовая муть.
В колонне кто-то вздохнул то ли с жалостью, то ли с облегчением:
— Только зря тащили…
До ближайшей деревни, где колонну застал вечер, шли молча. Второй конвоир, тот, который расстрелял раненого, сменив на повозке своего товарища, пиликал на губной гармошке какую-то незамысловатую веселенькую мелодийку. Ни о чем он уже, видать, не думал.
— Вот сволочь, ему хоть бы что…
— Да они нас за людей не считают.
— Людей от нас, ребятки, сразу отделили, — подхватил настроение колонны Нелюбин. — А мы… Кто мы для них? Пыль дорожная.
Нелюбин, пользуясь тем, что конвоиры были сравнительно далеко, и еще хотел сказать что-то, чтобы подбодрить идущих рядом, а заодно и прощупать, кого бы еще можно подбить на побег, но Демьян толкнул его в бок, сказал тихо:
— Не надо, Кондрат, не хлопочи. Тут половина добровольно к немцам перешли.
— А что ж они из строя не вышли, когда их в роту, на хороший харч, поманули?
— А ты не понял? Не хотят они воевать. Ни за белых, ни за красных. Рассчитывают, что войне скоро конец. А там — новая власть. Все всем спишется. А им — в первую очередь. Потому как винтовки добровольно покидали. Так что ты тут со своей агитацией поосторожней. Впятером пойдем.
А танкист малый тертый, подумал Нелюбин, глядя на серые, унылые поляны вокруг, и, пожалуй что, прав. Его надо держаться. Его и его ребят.
За полянами, выжженными солнцем, пошли болота, потянулись заросшие бурым хвощем бесконечные кочкарники с полыньями, затянутыми нежно-зеленой ряской. И вот наконец за болотами показалась деревня.
Когда они подходили к деревне, солнце уже провалилось за дальний лесной окоем. Сразу захолодало. Осень все же сказывалась. Днем стояла августовская жара, как будто лето, уходя, торопливо растрачивало свои нерастраченные запасы. А по ночам, в низинах, уже прихватывало белым. Взводу младшего лейтенанта Нелюбина буквально на днях выдали ватники. Правда, не всем. У кого были еще годные, не особо изношенные шинели, ватников не досталось. Но в атаку, через сухой ручей, большинство пошли налегке, побросав в окопах и скатки, телогрейки. Оставил свой новенький ватник и Нелюбин. Теперь горевал: кто-нибудь, должно быть, уже прихватил его одежку. Жалко. Сейчас бы вон как сгодилась.
