Николая начинал снова одолевать сон. Он был согласен со стариком. Согласен полностью, с каждым его словом. Но ему хотелось выпить, заглушить боль, слабость, отчаяние... Или провалиться в забытье, чтобы ничего не чувствовать, чтоб уйти из этого жуткого мира, хоть ненадолго, но уйти.
- ... сам себя через неделю не узнаешь, другим человеком почувствуешь. Да что там другим - просто человеком! Ведь ты сейчас кто...
Николай уронил голову на грудь. Он еще не спал, но уже и не мог справиться с дремотой, высасывающей остатки сил. Слова еще долетали до него, но он уже не был в состоянии осмыслить их. Через минуту он потерял и возможность слышать. Он провалился в бездонный мрак, пустоту, без сновидений, без слов, без мыслей.
Старик рассуждал еще долго, он не остановился даже когда заметил, что его не слушают. Старику надо было выговориться. И говорил он не столько для незнакомого спящего мужчины, сколько для себя. Двенадцать лет назад у него погиб сын, по пьянке.
Старик говорил и для него, он до сих пор не мог смириться с бессмысленной смертью, не верил в нее.
Он просидел еще полчаса. Помолчал, думая свою думу. Потом вытащил из кармана яблоко, обтер его о рукав, положил рядом с Николаем. После этого ушел, держась рукой за сердце и чуть прихрамывая.
А Николай спал, развалившись, подергивая временами то рукой, то ногой. И никто его не обеспокоил, никто не потревожил его сна. Ни участковый Схимников, ни один из вечно меняющихся постовых, ни случайный прохожий. Николай проснулся сам.
Рядом уже сидел Витюня. Увидев, что друг открыл глаза, он ласково, с хрипотцой протянул:
- Баю-баюшки-баю, слушай песенку мою.
Николай, отгоняя дурман, весь превратился во внимание. Порадует ли его приятель, может, разжился чем? Он ощупывал глазами карманы брюк, заглядывал за пазуху. Но ничего не мог обнаружить.
- Ага, вот и закусь! - сказал Витюня, заметив яблоко, лежащее подле Николая. И быстро сунул его в карман.
Николай чувствовал себя значительно лучше, чем после первого пробуждения в овраге. Сон возвратил ему силы, прояснил голову. Не совсем, конечно, совсем она не прояснялась уже давно, очень давно, - но все же до терпимой степени. Он был готов к новым поискам, хождениям, ко всему тому, что он называл про себя "трудностями".
- Не отчаивайся. Все путем, поводов для беспокойства никаких, - частил Витюня, поглаживая через ткань брюк яблоко. - Помыть бы...
Николай выдавил ехидную улыбку, глядя на давно не мытое лицо приятеля.
