Ночь проходила неспокойно: плакали дети, повсюду стонали раненые. Соорудив себе спальное местечко возле потрескавшейся кирпичной стены, которая хоть как-то спасала от опустившейся ночью прохлады Заставский попытался закутаться в свой изодранный камуфляж и забыться, но сон никак не приходил. Хорунжий же, словно и не было ужасов прошедшего дня и его ранений, почти сразу богатырски захрапел, сотрясая окрестности.
Тогда Сашка окончательно отбросил эту затею – уснуть, и присел, облокотившись о шершавый кирпич стены. Пустой желудок заурчал, прямо намекая на пропущенный приём пищи. Но терпеть осталось не долго. Всем им. Пустые животы так же, как и ему, не давали заснуть и тем немногим, кто пытался это сделать, но нашлось и много таких, как хорунжий. Да и не имело смысла спать в последнюю ночь в своей жизни. Раны принялись ныть – на них словно плеснули соли, а в голову залили раскалённый свинец. Правда, боль в ранах была всего лишь физической, привычной в такой жизни, но свербела и другая боль, куда более острая – боль в сердце, в душе. И она становилась всё черней и черней, наливаясь жгучим гноем прямо в воспалённом мозгу, не давая вздохнуть, думать о чём-то другом, убивая желание жить дальше…
Неожиданно возле Сашки кто-то присел, обдав песком и окутав горячим дыханием, а в свете молодого месяца блеснули бездонные глаза со словно тонущими в них мириадами звёзд раскинувшегося в небесах Чумацкого Шляха. И он понял, что утонул в этих глазах бесповоротно. Её тёплый платок накрыл их, словно полупрозрачная броня, скрывшая, возможно, последний глоток их счастья от взглядов других. Время застыло, освободив от творившегося вокруг, хоть на мгновенье, показавшись вечностью и запечатлевшись в памяти на весь остаток жизни…
Утро наступило внезапно – красные всполохи усеяли горизонт, разорвав тьму и разбудив окоченевших от предрассветной росы людей. Окончательно вырвали Сашку из тревожного, тяжёлого сна крики охранявших их янычар, раздавшиеся за оградой из «колючки», маслянисто блестевшей сейчас от влаги под лучами молодого солнца. Янычары засуетились возле песчаного цвета палаток их лагеря – они строились в шеренги в полном снаряжении, офицеры что-то гортанно кричали.
Младший урядник поднялся, пытаясь разогреть замёрзшее тело и оглядеться. Рядом с ним никого уже не было, правда, вкус сладких, словно мёд, губ всё ещё чувствовался, и от этого на душе как-то само собой стало теплее.
За невысокой стеной примостилась та самая девушка, которая перевязывала вчера их с Шестопалом. Всё произошедшее ночью казалось теперь Сашке просто примарившимся сном, но из-под шерстяного платка его словно погладила по разодранной душе сверкнувшая чистая улыбка и блеск озорных глаз.
