Соскочив на землю, Заставский бросился к всё ещё корчащемуся в луже крови бунчужному, но позади вдруг оглушительно грохнуло, сбивая с ног тугой, горячей волной. Что-то тёмное и огромное странно неторопливо пролетело над ним и с тугим ударом, от которого содрогнулась земля, впечаталось туда, где бился в луже крови истерзанный пулями Роберт. С натугой повернув звенящую голову, Сашка обнаружил в нескольких метрах от себя дымящуюся башню танка, зарывшуюся стволом орудия в истерзанную землю. Из-под раскуроченного погона башни выглядывала дёргающаяся рука. Младший урядник как заворожённый всё смотрел и смотрел на эту руку, она не перестала двигаться, замерев на дымящейся земле безжизненным куском плоти.
Выстрелы вокруг словно уползли куда-то вдаль, и Сашка начал пониматься на дрожащие и плохо слушающиеся ноги, сзади простучали торопливые шаги, и сознание неожиданно померкло от взорвавшейся в голове вспышки боли.
Трюм старой рыболовецкой посудины нестерпимо вонял протухшей рыбой, но вот только подобный груз ржавая посудина не видела, наверняка, последние десяток лет. Другие времена – другие ценности и цари теперь над просторами разросшегося, словно раковая опухоль, Чёрного моря.
Вовка проснулся от усилившейся качки и опустил грязные, босые ноги в плескавшуюся на полу бурую жижу, состоявшую по большей части из просачивающейся сквозь ржавый корпус забортной воды и испражнений человеческих тел, набитых без счёта в узкий трюм старой посудины. Они телепались второй день куда-то на просторах тихой, к счастью, в это время года Меотиды, так называли Чёрное море после Потопа смуглые греки-румеи на своём новогреческом диалекте. Смуглые потомки ахейцев партизанили где-то на бесчисленных островах дунайского Рога и Великого, как они его сами звали, Ахейского архипелага, существуя, как и века до того их предки, небольшими общинами. Занимались гордые праправнуки Геракла и Афины пиратством – за неимением другой альтернативы для борьбы с превосходящими их во всех отношениях «чёрными». Как, впрочем, и все осколки народов на берегах Чёрного моря. И не без успеха, кстати, так как с запада к Острову Халифат никогда ещё не протягивал свои щупальца. Кроме, конечно, приснопамятного Новоодесского десанта.
На только что освободившееся место на койке кряхтя скользнул, весь от лица до голого торса в пятнах ожогов, перемотанный грязными бинтами, каперанг-имперец, захваченный вместе с тремя моряками где-то возле самого Истанбула с подлодки, потопленной фейхутдинами береговой стражи «чёрных». Все они были самыми истощёнными, раненными и обожжёнными, но не сломленными, несмотря на частые побои и почти месячное пребывание в плену. Подхорунжий находился в плену всего пятые сутки, а выглядел не лучше имперцев: одежда истрепалась, превратившись в лохмотья, живот постоянно бурлил, требуя что-нибудь съедобное, а не то, что им время от времени кидали словно диким зверям в трюм.
