О’Коннол никогда не повышал голоса, и сейчас этого не сделал. Просто встал, давая понять, что разговор окончен и Холлистер свободен.
— Да, еще одно, — остановил его О’Коннол, — тут у меня есть кое-что, что может вам пригодиться. — Он потянулся к небольшой круговой чаше, стоявшей у него на столе, и передал Холлистеру толстый синий карандаш.
— Спасибо, Десмонд.
— Ступай себе с Богом, — сказал О’Коннол, подражая акценту, с каким говорил Брофи.
В те времена Колдуэллы жили в просторном кирпичном доме на Второй улице. Потом, уже после смерти Уильяма и Эмили и замужества Грейс, Брок жил здесь постоянно. А при жизни Уильям и Эмили занимали дом с 1 ноября по конец апреля; здесь было теплее, чем на ферме. Одиннадцатимильная железнодорожная поездка из Форт-Пенна в Бексвилл занимала почти час, да и то если по расписанию, а в плохую погоду дольше. Ну а экипажем или на санях — слишком долго, чтобы получить от такой поездки удовольствие. «Дело Брофи» пришлось на зиму, предшествующую замужеству Грейс, и на протяжении всех тех недель, что разделили публикацию письма Брока и заключение мирного договора, Уильям Колдуэлл хранил по этому поводу молчание. Тихий дом на Второй улице скандал обошел стороной. Уильям не имел ни малейшего желания тревожить Эмили, которая никогда не читала газет, разве что для того, чтобы найти печатное подтверждение тому, что уже было передано ей в устной форме. Грейс гостила у друзей в Нью-Йорке. Брок же вел себя так, словно никакого письма не было и вообще ничего не случилось. Колдуэллы не были владельцами «Часового», но Уильям Колдуэлл, как фактически каждый акционер, имел возможность контролировать деятельность газеты, и хотя она никоим образом не входила в число его основных активов, пренебрегать ею тоже было бы неправильно. Уильям Колдуэлл считал, что его долг, как и долг людей, «находящихся в одном с ним положении» (эвфемизм, который он предпочитал определению «богатый»), — поддерживать газеты, ибо они дают информацию и направляют мысль. В клубе Форт-Пенна Уильям читал филадельфийскую «Норт Америкэн» и нью-йоркскую «Трибьюн», а дома — «Часового». Прочитав письмо, он сразу понял, чьих это рук дело, и устроил совет с самим собой, как поступал во всех случаях, когда речь шла о Броке. Он давно махнул на него рукой, как на сына, который может «хоть чего-то добиться». Броку было двадцать пять, а Уильяму 62, и каждый из них выбрал свой путь. Брок был не из тех, кого называют примерными мальчиками: он ушел из Принстона на третий год обучения, главным образом потому, что проводил слишком много времени в Трентоне с молодой соломенной вдовой, которая впоследствии вышла замуж за подрядчика, занимавшегося асфальтированием улиц. Точно так же Уильям не питал иллюзий насчет спортивной деятельности Брока, который с девятью приятелями открыл тир на берегу реки. Еще за три года до этого он обрадовал отца заявлением, что собирается некоторое время провести в Филадельфии, но сколько именно, не знает.
