Решив не искушать судьбу до срока, медленно последовал я за ним.
Обед не собрал и пяти человек за столом, никого из них я толком не помнил по именам, и был рад, когда получил возможность откланяться, сославшись на дела и отсутствие аппетита. Все устремления мои укладывались в размышление, как бы изыскать повод для встречи с княжной, неудивительно посему, что в коридоре за поворотом почудились мне быстрые лёгкие шажки её ножек, и я ускорил свою громкую поступь. За углом, впрочем, оказалось пустынно и уныло. В комнатке своей улёгся я отдохнуть, и из-под подушки с удивлением выудил некую книжку в потёртом кожаном переплёте. Сердце моё участилось, когда представил я себе княжну Анну, ищущую повод встретиться и оставившую странное послание столь пикантным способом. Вскоре, однако, романтические переживания уступили место тревожному изумлению. Я листал нечто вроде рабочего дневника, и принадлежал он, без сомнения князю Прозоровскому. Прежде же чем догадаться об этом, я пробежал глазами около десятка страниц, наполненных то убористыми письменами на непонятных языках, то неразборчивой латынью задом наперёд, то рисунками, вызвавшими мой неподдельный интерес. В какую-то проклятую минуту разум мой, догадавшийся уже о потаённости этих записок, потеснил совесть, уговаривавшую закрыть чужую тетрадь, но я старался убедить себя, что памятная книжка попала ко мне не без желания автора.
На одном рисунке я невольно остановился надолго. Вписанный в пентаграмму скелет навевающего жуть крылатого существа живо напомнил мне позой витрувианского человека Леонардо, также расчерченный пропорциями и цифрами. Фальшивая в своей глубинной сущности и чуждая мне мода на творения великого мастера и его манеру шифровать свои записки вызвала у меня горечь и неудовольствие, но я как прикованный рассматривал фигуру, пока не услышал за дверью скрип от чьих-то крадущихся шагов.
Через мгновение некто постучал. От того ли, что разглядывание чужого дневника уже само виделось мне чем-то преступным, или от подспудного желания продолжить после чтение запретных страниц, но я спрятал книжку за пазуху. Едва успел я сделать это, как дверь отворилась, и мне пришлось принуждённо окрикнуть мажордома, уже ступившего бесцеремонно через порог. Он, правда, тут же извинился за вторжение, использовав для этого тональности, коими старшие понукают подчинённых слуг. Нехотя объяснив, что полагал комнату мою пустующей, ибо никто не ответил на стук, он не покинул её, а напротив, принялся вглядываться в окружающие предметы, но более всего в меня. Взгляд его нашёл я ещё менее искренним, нежели когда обещал он мне тёплую постель.
