— Не шевелись! — услышал Сергей громкий оклик и боковым зрением увидел Желтозубого с направленным на него пистолетом.
— Что-то не так? — задал он наивный вопрос.
— Ты чего натворил? — расширенными бельмами уставился Егор на Ланцова. — Это же мои люди!
— Так милиционер же!
— Какой к черту «милиционер»! Проверить тебя хотели, а ты, как кобель с цепи, сорвался.
— Извини, не понял шутки. Думал, действительно милиция нагрянула, а вышло вон как! Голова все-таки хмельная, шутку не уловила.
— Этот уже не сможет извинить, — поглядел Егор на лежавшего в проеме двери человека. — Был подручным Скрипучего, того самого, который оказался в коридоре. Ты его-то не убил? Надо посмотреть.
Человек за дверью тихо стонал.
Не ожидавший такого развития событий, Ланцов был искренне расстроен. Помог вынести убитого в коридор, перенес пострадавшего на диван, обмыл ему лицо.
— Не переживай, — сказал Желтозубый, — тот, — кивнул он головой в сторону двери в коридор, — из дезертиров, без документов, ничей, можно сказать. Никто не вспомнит и разыскивать не будет. А Скрипучему наука, да и мне тоже. Впредь поаккуратнее с моими подчиненными. Народ хлипкий.
— Надо подбирать людей покрепче.
— Где научился такому мастерству? — с улыбкой задал вопрос Егор. — Слишком по-шустрому всё получилось.
— Хочешь жить, умей вертеться.
— Кто же тебя так обидел? — Желтозубый уперся тяжелым взглядом в лицо собеседника.
— Пятьдесят восьмая статья Уголовного кодекса. Слышал о таковой? — дерзко ответил Ланцов.
— Егор пропустил мимо ушей вопрос собутыльника. Ему самому хотелось спрашивать. От результатов этой беседы зависело много, а кто перед ним, было далеко не ясно.
— Что в твоей жизни стряслось-то?
— В моем райисполкомовском кабинете висел портрет товарища Сталина без рамки. Месяца за два до этого порывом ветра через открытое окно раму со стены сбросило, стекло разбилось. Мухи, заразы, облюбовали портрет. Никто к изображению вождя не присматривался: висит и висит. Перед Первомаем взялись за уборку помещения; я глянул на портрет, а лицо Сталина загажено паразитами до неузнаваемости. Сказал уборщице, чтобы помыла, а от воды краски частично смылись, вместо вождя появился мужик безусый. Посмеялись, я сказал уборщице, чтобы портрет выбросила, пообещал купить новый, под стеклом.
— Ну и что?
— С бухты — расстрел, с барахты — до двадцати пяти лет без права переписки. Такова у нас судебная практика. Кто-то донес, приехал «воронок», и пошел я по этапам.
