Мы вышли из ресторана и теперь шли по сырому шоссе. Низины и склоны Карпат были густо утыканы крошечными мохнатыми деревцами, и справа, в котловине, лежала маленькая деревушка — наше будущее пристанище — как случайный мазок по загрунтованному холсту.
Инга ликовала:
— До чего славно здесь, до чего хорошо! Я так люблю дождь.
Ни одного однообразного участка местности не виднелось вокруг. Я подумал, что где-то в этих краях должно было сложиться представление европейцев о рае, и понял: счастье может носить имя местности. Воздух напитан дурманом, загадкой; насыщенность юга сочетается со среднерусским спокойствием лугов и перелесков. Временами такое чувство, что ты в Подмосковье, но где-то змеей прошуршит по камням горный ручей, соскользнет под ногами земля на склоне. И особенно деревья. Их гигантские размеры постоянно напоминают, что ты не дома.
Когда Инга Гончарова и Андрей Березкин возвращались к месту стоянки автобуса, она опустила лицо, и на ее тонкую шею упало несколько капель с дерева.
— Конечно, ты не ожидал, что мне двадцать восемь лет, что у меня муж и большой сын.
Потом она взяла его за руку, откинула волосы со лба и весело сказала:
— Вот и хорошо. По крайней мере, теперь мы знаем почти все друг о друге.
— Побежали, — сказал он. — Это гудят нам.
— Прочтите-ка вслух, Андрей, — сказал Николай Семенович.
Я прочитал: «Диалог с мадонной» и то, что было написано чернилами на титульном листе поверх названия книги:
«Сподвижнику по литературному труду Андрею Березкину. Н. Гривнин. II тысячелетие н. э., 31 августа».
— Не будем размениваться на годы, — сказал Николай Семенович. — В текущем тысячелетии я жду от вас повесть или роман.
— А что, если долг останется неоплаченным?
Ни искушающая улыбка Николая Семеновича, ни его манера говорить не действовали более на меня, как яд, к которому успел привыкнуть со временем.
— Я думаю, Андрей, — сказал Николай Семенович, не обращая внимания на мой тон, — думаю, что на этот раз вы напишете вещь на мотив приезда в Лукино. О вашем саде, об отце, о райских кущах, о возвращении в страну детства.
— Хватит вам мучить моего мальчика, — сказала мама. — Пошли в дом.
Из комнаты на веранду вышла бабушка, смущенная и немного искусственная, как всегда, когда приходят гости, поскольку ей уже трудновато сразу, в одно мгновение, забыть ноющую боль в ноге, только что случившееся головокружение, тяжесть всех своих восьмидесяти пяти лет, быть легкой и приветливой, как пятьдесят пять лет назад в Баку, когда этот молодой человек в шляпе, корреспондент местной газеты, потом режиссер и драматург Рабочего театра приходил к ней в гости. Но и до сих пор по праву старшинства она, протягивая при встрече руку, чуть покровительственным тоном говорит ему:
