Меня обступили.
— Сильно ударило?
— Считайте, что повезло.
Несколько человек занялись шофером автобуса. К счастью, машина оказалась без пассажиров. Лицо шофера было в крови, он потерял сознание. С первой попуткой его отправили в больницу. Потом довольно долго ждали милицию и не расходились: думали, вот-вот поедем.
— Как это случилось?
— Должно быть, тот, кто обгонял нас, не увидел грузовика.
— Здесь плохая видимость. К тому же скользкое шоссе. Дождь.
— Ему бы лучше полежать или хотя бы посидеть где-нибудь, — кивнув в мою сторону, сказала девушка, имя которой я забыл. Помнится, у нее было странное имя, похожее на «грех» и на «Гретхен» одновременно. Но и что-то от слова «иволга» было еще в этом имени.
Да и сама она напоминала птичку. Маленький рот, мелкие черты лица, столь поразительная в птицах легкость тела, контраст между неподвижностью комочка, прилепившегося к электрическому проводу, и мельканием рассекающих воздух крыльев. И еще в день дорожной катастрофы мне показалась примечательной ее улыбка.
Я готов был поклясться, что когда-то однажды уже видел ее. Но когда, где? Что-то давно знакомое было в этой улыбке: трогательно-детское и будто испуганное — словно я держал в руке трепещущего, случайно залетевшего в окно воробья.
Я попытался поймать ускользающую ниточку памяти, но то, что вспоминал, совсем не относилось к девушке со странным именем Инга. Это были дом, поселок, писательский парк, две нахохлившиеся, как курицы, туи — фрагменты видов Лукина моего детства. Я вспомнил игру в казаков-разбойников, переговоры через забор между нашим и мягковским участками. Ну конечно — ее улыбка. Это была улыбка Саши Мягкова!
Мы добрались до перевала, и в томительном ожидании обеда жевали хлеб, принесенный официанткой.
Дождь перестал, и окна в ресторане запотели.
Так проходило наше первое путешествие в Карпаты. Второе состоялось через несколько дней. Тогда невероятной казалась даже мысль, что у нас с этой двадцатилетней на вид девочкой может быть что-то еще, кроме веселой и беспечной болтовни двух случайно встретившихся в дороге людей. С ней не нужно было вымучивать фразы ради поддержания пустого разговора, как это часто бывает с незнакомыми людьми, когда не о чем говорить. С ней в любую минуту можно замолчать или запросто встать и уйти. И поэтому было хорошо сидеть в распаренном ресторане с запотевшими стеклами.
Чем-то она неуловимо напоминала мою маму. Может, своей непосредственностью? Или отрешенным лицом и выражением глаз, как бы начисто отрицающим всякую значимость материально-житейской стороны жизни?
