— Ну, позвал, так говори, зачем? — раздраженно спросил Рогнус.
— Мне надо как можно быстрее попасть на пятнадцатый ярус штольни и найти Яррена фьерр Ирдари.
Дух, разумеется, взъярился.
— И только ради этого ты меня вытащил в ваш вонючий мир? Лентяй! Зачем я только потомков оставил, чтобы какой-то оболтус позорил мою вечность! Ты хоть о цене зова помнишь, истинноживущий олух, не желающий мозолить нежные ножки? — язвительно осведомился брюзга.
Вот это и было самым мерзким — плата. Одно дело, когда опекающий дух сам приходит. Тогда он ничего не потребует и будет доволен любой подачкой. Другое дело, когда тебе от него что-то надо, помимо спасения собственной шкуры. А берут они болью и страданиями. Так мне тогда казалось.
— Помню, Рогнус. Бери.
— Я немного возьму, не трясись так, мой несчастный потомок, — с неожиданной теплотой вздохнул дух. — Знаешь ведь, что иначе мне не помочь тебе в плотном мире. Мне самому противно, поверь.
Это было что-то новенькое в наших непростых отношениях. Неужели его проняло, что подопечный вот-вот надолго покинет Белые горы? Так ведь это ничего не значит, вызвать я его могу хоть на краю земли.
В этот момент он меня коснулся, и я едва сдержался, чтобы не заорать от боли и отвращения. Словно в меня медленно и со вкусом впивалась семиглавая ледяная змея.
Сначала она прогрызла макушку, потом лоб между бровей и втекла в мозг. Через миг — ледяной укус в яремную впадину. Потом проскребло стальными когтями сердце. Но самое мерзкое, когда змея вторглась в солнечное сплетение, на долгую минуту лишив меня дыхания, сползла к пупку и едва не вывернула кишки — меня затошнило. А потом будто вгрызлась в пах. Тут я взвыл.
И почему хроники говорят, что раньше — до того, как была убита королева Лаэнриэль, — соприкосновение с предками рода приносило радость, сравнимую с озарением, обеим сторонам — и живым, и мертвым? Извращенцы!
Я почувствовал себя нанизанным на копье. С семью наконечниками. Винтовыми.
И это Рогнус назвал «возьму немного»? Обычно он обходился инспекцией содержимого моего черепа и сердечной сумки. А тут…
— Все, Дигеро, уже все, — шепнуло в моем выскобленном ледяными скребками черепе. — Мы на месте. Если бы ты расслабился, нам обоим было бы не так больно.
— Обоим? Что может болеть у бесплотного духа? — прохрипел я, отдышавшись.
Чужой смех внутри черепа — это жуткое ощущение.
— Рогнуссс, — процедил я. — Мне хочется разбить себе голову, когда ты щекочешь ее изнутри.
