Я выстрелил. Нарушитель упал на землю и пополз. Страх гнал его подальше от места схватки. Он выбирал тенистые места, чтобы скрыться.
Перебегая от дерева к дереву, я преследовал его и стрелял, стрелял, стрелял… Когда тот понял, что сопротивление бесполезно, а скрыться от преследования невозможно и попасть в руки пограничника он не хотел, вскинул пистолет к виску, но я опередил его: выстрелил, и рука диверсанта безвольно повисла.
Подоспели товарищи, но я, даже не взглянув на пойманного шпиона, вернулся на поляну, поднял на руки мертвого Ингуса и понес его, прижимая к груди. Мне еще не верилось, что мой верный друг погиб. Я иногда останавливался: мне чудилось, что пальцы ощущают толчки сердца Ингуса. Я всматривался в овчарку, но ее глаза были широко раскрыты и не моргали. В них застыла боль и тоска.
Я поднялся на возвышенность недалеко от заставы. Здесь хорошо просматривалась пограничная река, поселок, линия связи, далекие острова. Всю ночь я просидел около Ингуса, вспоминая все, что нас с ним связывало. И только на рассвете заметил, что кое-где среди шерсти собаки пробивалась седина. Неужели перед смертью появилась? Я потрогал седые пучки шерсти. Они были на заживших ранах Ингуса. Да, не каждый ветеран, наверное, имел столько ранений, сколько пришлось получить Ингусу в жестоких схватках с диверсантами и шпионами.
Ингуса нужно было похоронить. Но я и не думал о том, чтобы сходить на заставу за лопатой: не хотелось даже на минуту оставлять Ингуса одного.
Долго орудовал штыком, вскапывая каменистую землю. Утром опустил в яму своего боевого товарища, закутав его в свой плащ, пробитый в нескольких местах вражескими пулями. На могилке прикрепил дощечку, выцарапав штыком год его рождения. Дня гибели его не поставил: Ингус для меня не погиб, он жил в моем сердце, жил в моих воспоминаниях, и я верил, что он всегда будет со мной отправляться в дозоры.
На земляной бугорок положил зеленую пограничную фуражку и, минутой молчания почтив память верного друга, сделал несколько прощальных выстрелов из своего маузера.
Вдруг я вздрогнул и оглянулся, услышав стройные ружейные залпы, раздавшиеся за спиной. Чуть поодаль, обнажив головы, стояли товарищи по заставе: они тоже пришли попрощаться с Ингусом и, как настоящему воину, отдавали последние почести.
Через несколько дней я уезжал на другую границу. На груди у меня сиял новенький орден Красного Знамени. И я подумал, что эта высокая правительственная награда принадлежит не только мне, но и Ингусу.
