— Но, Оттавия, — не согласился Фараг, — так мы можем пропустить массу важных деталей.
— Вовсе нет, — твердо заявила я. — Капитан у нас зачем? Он от этой книги в восторге, а кроме того, знает и поэму, и автора так, словно они его родня. Пусть капитан читает весь текст, а мы поработаем над «Чистилищем».
Глаузер-Рёйст поджал губы, но ничего не сказал. Было заметно, что он недоволен.
Так мы и начали работать. В тот же день генеральный секретариат ватиканской библиотеки предоставил нам еще два экземпляра «Божественной комедии», и я заточила карандаши и приготовила блокноты, готовясь по прошествии двадцати (или более) лет снова сойтись один на один с книгой, которая казалась мне самой ужасной литературной тягомотиной за всю историю человечества. Думаю, что не преувеличу, сказав, что душа у меня болела от одного только взгляда на эту книжечку, которая угрожающе лежала у меня на столе с исхудалым орлиным профилем Данте на обложке. Я не то чтобы не могла прочитать чудесный текст Данте (в своей жизни я читала гораздо более трудные вещи: целые тома нудного научного содержания или средневековые рукописи тяжеловесной теологии и патристики!), просто я никак не могла отогнать от себя воспоминание о тех далеких школьных днях, когда нас снова и снова заставляли читать самые известные фрагменты «Божественной комедии», до исступления талдыча, что это скучное и непонятное нечто является одним из предметов величайшей гордости Италии.
Через десять минут после того, как я уселась с книгой, я снова подточила карандаши, а закончив с этим делом, решила, что неплохо бы сходить в туалет. Вскоре я вернулась и снова заняла свое место, но уже через пять минут глаза у меня начали слипаться, и я решила, что пора что-нибудь перекусить, так что я поднялась в кафетерий, заказала чашечку кофе-эспрессо и спокойно ее выпила. Потом я неохотно вернулась в Гипогей, и тут ко мне пришла отличная мысль: не теряя времени, прибрать в ящиках стола, чтобы избавиться от громадного количества ненужных бумажек и хлама, которые годами, словно по волшебству, накапливаются в углах. В семь вечера, снедаемая угрызениями совести, я собрала вещи и отправилась в квартиру на площади Васкетте (в которой уже много дней не появлялась), сначала, конечно, распрощавшись с Фарагом и с капитаном, которые, закрывшись в смежных с моим кабинетах, были поглощены трогательным чтением великого шедевра итальянской литературы.
Во время короткой дороги домой я читала себе суровые наставления о таких вещах, как ответственность, долг и выполнение взятых на себя обязательств. Взяла и оставила там бедолаг (такими они казались мне в ту минуту) вкалывать не за страх, а за совесть, а сама с испугу сбежала, как манерная школьница. Я поклялась себе, что на следующий день с самого утра усядусь за рабочий стол и возьмусь за дело без всяких отговорок.
