– С вашего позволения, господа, мое сегодняшнее повествование откроет человек, чьи вкусы весьма схожи со вкусами давешнего финансиста. Это был стряпчий лет шестидесяти, который к своей причуде прибавлял одну особенность: ему требовались женщины еще более почтенного возраста, чем он сам. Герэнша отыскала для него среди своих подружек одну старую сводницу с ягодицами морщинистыми и истрепанными, являвшими собою вид много раз скобленного пергамента. Однако именно такому предмету и поклонялся наш распутник. Он опускается на колени перед этим дряхлым задом, страстно целует его; ему пердят прямо в нос, он приходит в экстаз, открывает широко рот, в него пердят снова и снова, и он ловит языком дуновения этого легкого ветерка. Между тем не в силах противиться опьянению, в которое его погружает эта процедура, он достает из штанов убогий стариковский член, такой же изношенный, сморщенный, как и божество, которому он служит. «Ах, перди же, перди, душенька моя, – восклицает он, дроча себя изо всех сил. – Перди же, сердце мое, только от твоих пердунчиков, я надеюсь, сможет выстрелить эта ржавая пушка!» Сводница тужится еще сильней, и бедняга наконец роняет на колени своей богини две-три жалкие капельки спермы.
О губительная сила примера! Кто бы мог подумать? В ту же минуту, словно по сговору, выкликают дуэний из квартетов. Хватают их за старые, изношенные задницы, умоляют о пукании, добиваются его и счастливы почти так же, как вышереченный стряпчий, если бы только мысль об ожидающих во время оргий наслаждениях не пришла им в голову. Они напоминают об этом друг другу, умеряют пыл, отпускают своих Венер, и Дюкло продолжает:
– Не буду особенно налегать на следующую страсть, – произнесла для начала эта милая дама, – ибо знаю, что среди вас мало ее приверженцев, но вы наказали мне рассказывать обо всем, и я подчиняюсь. Некий очень молодой и очень красивой наружности человек имел пристрастие сосать и лизать мне дыру во время месячных. Я ложилась на спину, раскинув ляжки; он вставал на колени передо мной и, подняв меня за поясницу, чтобы ему было удобнее, приступал к делу. Он глотал и кровь месячных, и мой сок, потому что он был настолько красив и так нравился мне, что я всегда кончала при этом. А он дрочил себя, был на седьмом небе и по виду его становилось ясно, что ничто в мире не могло бы доставить ему большего наслаждения; мощное, обильное извержение семени подтвердило это. Назавтра он встретился с Авророй, позднее с моей сестрой. Словом, за месяц он устроил смотр всем нашим шлюхам, а потом, конечно, прошелся и по другим борделям Парижа.
