Некоторое время спустя некий молодой аббат затребовал мою сестру. Аббат был молод и красив, чего никак нельзя было сказать об его маленьком и вялом члене. Он растянул сестру на канапе, устроившись между ее ног; руки занялись ее ягодицами, и пока палец щекотал заднюю дырку, губы припали к передней, а язык стал лизать клитор. Аббат действовал так ловко и согласованно, что минуты через три сестра моя пришла в совершенное исступление. Я видела, как откинулась ее голова, как помутнел взгляд, услышала ее крик: «Ах, миленький мой аббатик, ты меня заставляешь умирать от восторга!» А в привычках у аббатика было глотать до последней капельки тот сок, которым он своей ловкостью заставлял истекать женщину. Он не забывал при этом и себя встряхивать, причем так энергично, что вскоре я увидела, как на пол потекли свидетельства его мужественности.
Назавтра пришел мой черед, и смею вас уверить, господа, что эта была самая сладкая из подобных операций, испытанных мною за всю свою жизнь. Плутишка-аббат заставил впервые заструиться мой источник, и первый мой любовный сок достался его алчущему рту. Более готовая, чем сестра, расплатиться услугой за услугу, я схватила его член, и моя рука сделала с ним то же, что сделали со мной его язык и губы.
Тут герцог не удержался и прервал рассказчицу. Невероятно распаленный всем, что случилось с утра, он решил, что этот способ удовлетворения сладострастия надо будет испытать с Огюстиной, чьи смышленые плутоватые глазки обличали рано созревший темперамент, это поможет ему освободиться от отягощавшего его ядра семени. Она была из его квадрильи, довольно нравилась ему и ему же была назначена для дефлорации: он ее позвал. В этот вечер она была повязана косынкой «а la marmotte» и в наряде этом была особенно хороша. Дуэнья задрала ей юбки и расположила в позе, только что описанной Дюкло. Герцог для начала схватил Огюстину за ягодицы, встал на колени, ввел палец в анус, пощекотал там, и перейдя к клитору, который у этого ребенка уже достаточно обозначился, пососал его. Жительницы Лангедока отличаются живым темпераментом, Огюстина тотчас же доказала это: в глазах ее зажегся огонь, она начала вздыхать, бедра ее невольно стали вздыматься, и герцог был настолько удачлив, что ему первому довелось отведать любовного сока, впервые брызнувшего из девственного источника. Но два блаженства не случаются кряду. Среди распутников встречаются такие закоренелые в пороке, что естественное и деликатное удовольствие, доставляемое им, никак не возбуждает их окаянную натуру. Герцог был из их числа: он проглотил сперму этого дивного ребенка, так и не излив свою.
