По правде говоря, не обладая ни более нежным сердцем, ни более благородной душой, чем моя сестра, я с полной верой согласилась с теми обвинениями, которые она предъявляла нашей матери; поблагодарив сестру за предложенное мне знакомство, я пообещала ей пойти вместе к этой женщине и, как только устроюсь у нее, прекратить быть сестре в тягость. «Если матушка и вправду счастлива, тем лучше для нее, – сказала я, – тогда и мы можем быть счастливы, не разделяя ее участь. А если это – ловушка, надо ее избежать». Тут сестра поцеловала меня. «Пойдем, – молвила она, – теперь я вижу, ты хорошая девочка. Будь уверена, мы разбогатеем. Я красива, ты – тоже, мы заработаем столько, сколько захотим, душенька. Но не надо ни к кому привязываться, помни об этом. Сегодня – один, завтра – другой, надо быть шлюхой, дитя мое, шлюхой душой и сердцем. Что касается меня, – продолжила она, – то я, как ты видишь, настолько стала ею, что нет ни исповеди, ни священника, ни совета, ни увещания, которые могли бы вытащить меня из этого порока. Черт подери! Я пошла бы показывать задницу, позабыв о всякой благопристойности, с таким же спокойствием, как выпила бы стакан вина. Подражай мне, Франсон, мы заработаем на мужчинах; профессия эта немного трудна поначалу, но к этому привыкаешь. Сколько мужчин, столько и вкусов; тебе следует быть готовой ко всему. Один хочет одно, другой – другое, но это не важно; мы для того, чтобы слушаться, подчиняться: неприятности пройдут, а деньги останутся».
Признаюсь, я была смущена, услышав столь бесстыжие слова от юной девушки, которая всегда казалась мне такой пристойной. Но так как мое сердце билось в унисон с нею, я поведала ей, что не только расположена действовать по ее примеру, но пойти еще дальше, если потребуется. Довольная мной, она снова поцеловала меня; так как уже было поздно, поужинав пуляркой и добрым вином, мы легли спать, решив поутру отправиться к мадам Герэн проситься в число ее питомиц. Вот за ужином-то сестра научила меня всему, чего я еще не знала о разврате. Она предстала предо мной совсем голая, и я смогла убедиться, что это было одно из самых прекрасных созданий, какие только встречались тогда в Париже. Прекрасная кожа, приятной округлости формы и вместе с тем гибкий, волнующий стан, великолепные голубые глаза и все остальное – под стать этому! Я также узнала от нее, с какого времени госпожа Герэн пользовалась ее услугами и с каким удовольствием она предоставляла ее своим клиентам, которым сестра никогда не надоедала и которые желали ее снова и снова. Едва оказавшись в постели, мы решили, что очень некстати забыли дать ответ монаху, которого может возмутить наше пренебрежение; надо, по крайней мере, быть осторожнее, пока мы остаемся в этом жилище. Но как исправить забывчивость? Было больше одиннадцати часов, и мы решили предоставить событиям идти своим ходом. Вероятно, это предприятие много значило для привратника, и нетрудно было предположить, что старался он не ради нашего пресловутого счастья, а для себя: едва пробило полночь, как кто-то тихонько постучал к нам в дверь. Это был привратник собственной персоной. Он ждет нас, сказал он, вот уже два часа; мы, по крайней мере, могли бы дать ему ответ. Присев подле нашей кровати, он сказал нам, что наша мать окончательно решила провести остаток своих дней в маленькой тайной квартирке, которая находилась у них в монастыре; здесь ей обеспечен отличный стол в обществе самых уважаемых лиц, которые делят свой досуг с ней и еще одной молодой женщиной, компаньонкой матери; он собирался всего лишь пригласить нас увеличить число обитательниц этого убежища; поскольку мы были слишком юными, он приглашает нас только на три года; по истечении срока он клялся отпустить нас на свободу, дав по тысяче экю каждой; он говорил, что имеет поручение от матери убедить нас, что мы доставим ей удовольствие, если придем разделить ее одиночество. «Отец мой, – нахально сказала моя сестра, – мы благодарим вас за выгодное предложение. Но в нашем возрасте не хотелось бы быть запертыми в монастыре, чтобы служить шлюхами у попов; мы и без того слишком долго были ими».
