Когда все было готово, Дюкло поднялась на свое возвышение и продолжила свое повествование такими словами:
– Уже три дня моя мать не появлялась дома, когда ее муж, беспокоясь скорее о ее вещах и деньгах, чем о ее персоне, решил войти в комнату, где они обычно прятали все самое ценное. Каково же было его удивление, когда вместо того, что искал, он нашел лишь записку моей матери, которая просила смириться с постигшей его потерей, потому что, решив расстаться с ним навсегда и совсем не имея денег, она вынуждена была взять с собой все, что могла унести; и что в конечном итоге он может жаловаться за это лишь на себя и на плохое с ней обращение, а она оставляет ему двух девочек, которые стоят всего того, что она уносит с собой. Но простак был далек от того, чтобы считать, что одно стоит другого, и отказ от дома, который он обставил весьма вежливо, запретив нам даже ночевать под его крышей, ясно показал, как различны их с матушкой мнения. Нимало не обидевшись на такое обхождение, дававшее нам, сестре и мне, полную свободу предаться в свое удовольствие той самой жизни, которая начинала нам нравиться, мы думали лишь о том, чтобы забрать свои вещички и так же быстро распрощаться с дорогим отчимом, как он разделался с нами. Мы перебрались с сестрой в маленькую комнатку, расположенную неподалеку, ожидая, чем еще одарит нас судьба. Наши первые мысли были об участи нашей матери. Мы ни минуты не сомневались, что она находится в монастыре, решив тайно жить у кого-нибудь из святых отцов или быть у него на содержании, устроившись в каком-нибудь уголке неподалеку; мы так и утвердились было в этом мнении, когда некий монах из монастыря принес нам письмо, из которого мы поняли, что ошиблись в расчетах. В письме говорилось, что следует, как только стемнеет, прийти в монастырь к монаху-привратнику, тому самому, который написал нам; он будет ждать нас в церкви до десяти часов и отведет туда, где находится наша мать, и где она будет рада вкусить с нами счастье и покой. Он настойчиво призывал нас не упустить случая и особенно советовал скрыть свои намерения от всех, поскольку было очень важно, чтобы отчим не узнал ничего о том, что делалось для нашей матери и для нас. Моя сестра, которая в ту пору была пятнадцати лет и потому была сообразительней и практичней, чем я, девятилетняя, отослав человека и ответив, что она подумает об этом, не могла не удивиться всем этим ухищрениям. «Франсон, – сказала она мне, – давай не пойдем туда. За этим что-то кроется. Если это предложение искренне, то почему матушка не приложила записки к письму или хотя бы не подписала его? Да и с кем она может быть в монастыре? Отца Адриена, ее лучшего друга, нет там почти три года. С того времени она бывала там лишь мимоходом, у нее там нет больше никакой постоянной связи. Привратник никогда не был ее любовником. Я знаю, что он забавлялся с нею два-три раза, но это не такой человек, чтобы хорошо сойтись с женщиной и вот по какой причине: нет человека более непостоянного и жестокого с женщинами, которыми он уже насладился. С чего бы вдруг интерес к нашей матери? За этим что-то кроется, говорю тебе. Мне он никогда не нравился, этот старый сторож: он зол, неуступчив, груб. Однажды он затащил меня к себе в келью, где с ним были еще трое; после того, что со мной там произошло, я поклялась, что больше ноги моей там не будет. Если ты мне доверишься, то бросим всех этих прохвостов-монахов. Больше не хочу скрывать от тебя, Франсон: у меня есть одна знакомая, я даже смею говорить, одна добрая подруга, ее зовут мадам Герэн. Я посещаю ее вот уже два года; с того времени не проходило недели, чтобы она не устроила мне хорошую встречу, но не за двенадцать су, что платят у нас в монастыре: не было ни одной такой, с которой я бы получила меньше трех экю! Взгляни, вот доказательство, – продолжала она, показав мне кошелек, в котором было больше десяти луидоров, – ты видишь, мне есть на что жить. Ну так вот, если ты хочешь знать мое мнение, делай, как я. Госпожа Герэн примет тебя, я уверена в этом; она видела тебя на прошлой неделе, когда приходила за мной пригласить на дело, и поручила мне предложить тебе то же самое; несмотря на то, что ты еще мала, она всегда найдет, куда тебя пристроить. Делай, как я говорю тебе, и наши дела вскоре пойдут наилучшим образом. В конце концов, это все, что я могу тебе сказать; в виде исключения, я оплачу твои расходы за эту ночь, но больше на меня не рассчитывай, моя крошка. Каждый сам за себя в этом мире. Я заработала это своим телом и пальцами, и ты делай так же! А если тебе мешает стыд, ступай ко всем чертям и не ищи меня, потому что после того, что я тебе сказала, я, если даже увижу, как ты подыхаешь с голоду, не подам тебе и стакана воды. Что касается матери, то мне плевать на ее участь, что бы с ней ни случилось, я только порадуюсь, мое единственное желание – чтобы эта шлюха оказалась так далеко, чтобы мне никогда ее не встретить. Вспоминаю, как она мешала моим делам, все ее добрые советы, а сама творила в три раза хуже. Душенька моя, да пусть дьявол унесет ее и, главное, больше не возвращает назад! Вот все, что я ей пожелаю.
