!..
Присел на приступку возле церкви, где сиживал с Никиткой.
Скит?
Когда представлял себе житьё пещерника, становилось смутно, жутко, смуро, тошно. Что он будет днями делать? Молиться? А ещё? Петь в одиночестве? Летописи править? Книги читать? Мышей давить? Писем и наставлений писать не придётся – кому нужны мысли чернеца, кроме Бога? Да и Богу-то вряд ли пригодятся… Мысли летают-летают вокруг головы, а после смерти растворятся в воздусях, как и не бывало их вовсе. Куда дух уйдёт – туда и мысли за ним потянутся, как утята за уткой. А так – сиди в затворе дни-деньские с клопами да площицами – это после стольких-то лет среди людей, в мяле и пяле побывавши и судьбы народов решавши? Выдюжит ли разум? Смирится ли плоть?
Во всём я виновен – в одном не грешен: наказывая, не разбирал, князь ли, холоп, купец ли, воевода – все равны, все слуги мои, коими Бог поставил меня управлять. Все мы от матери голыми на свет явились и во Христе крестились, никто от Святого Духа не пришёл, токмо Христос!
На этом месте замер. Да, и он, Иван, человек, от матери рождённый! И отцом его был не Дух и не святой рогоносец Иосиф, а человек – батюшка Василий, царь. А батюшка мог и не быть царём! Мог бы быть плотником Лупатом или кем-нибудь иным – Шлосером, поваром Силантием, Прошкой! Пастор в Воробьёве называл это «гнаде дер гебурт», «милость рождения», ибо неизвестно, почему Бог одного царём или князем в свет выпускает, а другого – рабом, нищебродом или жалким пахарем. И этот узел не развязать, не разрубить, только распутывать надо: плевела с пшеном не смешивать и царёво от человечьего отщеплять.
Не замечая холода, сидя возле церкви рядом со спящей нищенкой и наблюдая, как три мужика возле ворот пытаются вытащить тачку с мешками, севшую колесом в яму под снегом, тёр лоб, помогая мыслям вылезать из небытия, карабкаться наружу, обретать смысл и вес.
«Почему все меня боятся? – спрашивал себя, оглядывая свои худые руки и ощупывая слабые, шишкастые в коленях ноги. – Что, я сильнее их? Побить могу на кулачках? Чего тут бояться?»
И понимал – давно понял, – что люди не его, а своих голов боятся, ибо главный страх у них внутри сидит, с молоком матери всосан: этот – князь, ему подчиняться надо, тот – боярин, его почитать нужно, тут – царь, перед ним дрожать и ниц бухаться, а этот – пентюх и червь, его можно тиранить и терзать без опаски. Издавна это идёт, с навуходоносоровых времён…
Из домика Бомелия раздался рваный задушенный крик, ещё и ещё…
