Любой ценой | страница 3



— Рассказываешь, как о первой любви, — хмыкает Томин.

— Да ведь и сам помнишь первого задержанного.

— Увы. Ma-аленький такой спекулянтик. До того маленький, до того хлипкий и несчастный — прямо неловко было вести в милицию. Я вел и очень, очень стеснялся… пока в темном переулке он не треснул меня промеж глаз и не попытался удрать. И так, знаете, резво…

— А мне поначалу доверяли такие крохи, что и вспомнить нечего, — вздыхает Кибрит. — Знаешь, Пал Палыч, когда-то ты казался мне удивительно многоопытным, почти непогрешимым! С тех пор въелась привычка величать по имени-отчеству.

— Между нами, первое время я и себе казался многоопытным. Не сразу понял, что за каждым поворотом подстерегает неожиданность. За любым.

— Вообще или конкретно? — уточняет Кибрит, почуяв в тоне горчинку.

— Конкретно. Есть минут пять? — Знаменский нажимает кнопку диктофона, с легким жужжанием перематывается лента. Новый щелчок — и возникают голоса:

— Гражданин следователь, я, конечно, для вас ноль…

— Ну почему так, Тобольцев?

— Да ведь должность моя самая простецкая и преступления соответственные. Чего со мной беседовать? Даже по делу интерес небольшой — двадцатая спица в колесе… А если про жизнь, то какая моя судьба? Сплошная глупость. Но вы… вы сейчас очень важный для меня человек. Только и жду, что скажете да как посмотрите… Я ведь двум детям отец! На мне долг неимоверный, а я — вот… Эх!..

Знаменский останавливает запись.

— Диагноз?

— Очень искренно, Пал Палыч, — говорит Кибрит.

— Этой записи полтора месяца. Были на полном доверии. А неделю назад Тобольцев отказался выйти из камеры на допрос.

— И потому ты забуксовал в бумажных дебрях? — Томин кивает на горы папок.

— Да нет, «заело» чисто по-человечески.

3

И как еще заело! Все уже в этой хозяйственной тягомотине распутано, рассортировано, еще чуток — и с плеч долой. Поведение Тобольцева ничего не изменит. Но — весьма любопытно. Да и самолюбие задевает.

Надо вызвать его сюда, решает Знаменский. Давненько в тюрьме, смена обстановки встряхнет.

Однако если б Знаменский понаблюдал, как Тобольцев в сопровождении конвоира поднимается по внутренней лестнице Петровки, то понял бы, что номер не удался. Явственно постаревший, безучастный, Тобольцев не проявляет никакого интереса к окружающему, свойственного любому человеку, запертому в четырех стенах и вдруг попавшему «наружу». К Знаменскому он входит не здороваясь и мешковато садится у стола.

— Неделю назад я оставил вас в покое, Василий Сергеич, думал, накатило нелюдимое настроение. Но сегодня, вижу, вы тот же. Объяснять ничего не намерены?