Любой ценой | страница 3
— Рассказываешь, как о первой любви, — хмыкает Томин.
— Да ведь и сам помнишь первого задержанного.
— Увы. Ma-аленький такой спекулянтик. До того маленький, до того хлипкий и несчастный — прямо неловко было вести в милицию. Я вел и очень, очень стеснялся… пока в темном переулке он не треснул меня промеж глаз и не попытался удрать. И так, знаете, резво…
— А мне поначалу доверяли такие крохи, что и вспомнить нечего, — вздыхает Кибрит. — Знаешь, Пал Палыч, когда-то ты казался мне удивительно многоопытным, почти непогрешимым! С тех пор въелась привычка величать по имени-отчеству.
— Между нами, первое время я и себе казался многоопытным. Не сразу понял, что за каждым поворотом подстерегает неожиданность. За любым.
— Вообще или конкретно? — уточняет Кибрит, почуяв в тоне горчинку.
— Конкретно. Есть минут пять? — Знаменский нажимает кнопку диктофона, с легким жужжанием перематывается лента. Новый щелчок — и возникают голоса:
— Гражданин следователь, я, конечно, для вас ноль…
— Ну почему так, Тобольцев?
— Да ведь должность моя самая простецкая и преступления соответственные. Чего со мной беседовать? Даже по делу интерес небольшой — двадцатая спица в колесе… А если про жизнь, то какая моя судьба? Сплошная глупость. Но вы… вы сейчас очень важный для меня человек. Только и жду, что скажете да как посмотрите… Я ведь двум детям отец! На мне долг неимоверный, а я — вот… Эх!..
Знаменский останавливает запись.
— Диагноз?
— Очень искренно, Пал Палыч, — говорит Кибрит.
— Этой записи полтора месяца. Были на полном доверии. А неделю назад Тобольцев отказался выйти из камеры на допрос.
— И потому ты забуксовал в бумажных дебрях? — Томин кивает на горы папок.
— Да нет, «заело» чисто по-человечески.
3
И как еще заело! Все уже в этой хозяйственной тягомотине распутано, рассортировано, еще чуток — и с плеч долой. Поведение Тобольцева ничего не изменит. Но — весьма любопытно. Да и самолюбие задевает.
Надо вызвать его сюда, решает Знаменский. Давненько в тюрьме, смена обстановки встряхнет.
Однако если б Знаменский понаблюдал, как Тобольцев в сопровождении конвоира поднимается по внутренней лестнице Петровки, то понял бы, что номер не удался. Явственно постаревший, безучастный, Тобольцев не проявляет никакого интереса к окружающему, свойственного любому человеку, запертому в четырех стенах и вдруг попавшему «наружу». К Знаменскому он входит не здороваясь и мешковато садится у стола.
— Неделю назад я оставил вас в покое, Василий Сергеич, думал, накатило нелюдимое настроение. Но сегодня, вижу, вы тот же. Объяснять ничего не намерены?