— Так, поди, не одни же Натальи у вас тут лежат. Вчера ее положили.
— Ну, иди, иди, старый! Раз вчера, значит в этой палате.
Вошел старичок, маленький и седенький. Глаза у него были голубые, веселые, совсем не стариковские. По глазам и лицо — темное, иссеченное морщинами— казалось моложе. В длинном, не по росту, халате он выглядел совсем крошечным и смахивал на елочного гнома.; не хватало только бороды.
— Вот она, стало быть, девица Наталья,— весело сказал старичок, подходя к койке.— Ну, здравствуй, будем знакомы! Демьянычем меня зовут, Василием Демьянычем.
Наташа смотрела на него, ничего не понимая.
— Вы и вчера, дедуся, приходили? — спросила Люба.
— Приходил, девонька, приходил,— подтвердил старичок.— Федя говорит; «Сходи проведай, своих у нее никого здесь нет. Снеси,— говорит,— чего-нибудь вкусненького…» А чего снесешь? В магазине, кроме консервы рыбной, чего купишь? Принес вот тебе свой лесной гостинчик, ягодку голубичку,— и поставил на тумбочку в головах Наташи банку с ис-синя-черными ягодами.
— Спасибо, дедушка,—поблагодарила Наташа.
— Кушай на здоровье, красавица. От лесной ягоды вреданет, одна польза.
— А вы, дедуся, откуда… узнали, что Наташа здесь лежит? — спросила, наконец, Люба.
— Говорю, Федя послал, бригадир ваш Федор Васильевич. Сын он мне приемный,— пояснил старичок.
— Видишь, Наташа, какой он, Федор Васильевич! — сказала Люба.
— Такой, такой,— подхватил старичок,— обходительный он и душевный. Всегда такой был, с изма-летства…— И засмеялся дробным, стариковским смешком.— Из-за этой его обходительности раз даже в беду попал.
— Как это в беду? — неосторожно полюбопытствовала Люба.
— А вот я вам сейчас расскажу,— охотно отозвался старичок.— Как эта, значит, доброта его мне другим боком обернулась. Было это еще в войну, в последний-год. К весне, в марте, надо быть, или в феврале. Пошел я под вечер в баню. Завернула мне старуха бельишко, дала трешницу, и подался я. Еду в 7грамвае и гляжу, стоит солдат, в шинели, с котомкой, ну как есть Федя. А от него уж почитай три года и писем не было. И где он, живой ли, нет ли,— ничего не известно. У вокзала стал солдат сходить. Я за ним.
«Федя!» — кричу.
Обрадовался он.
«Наконец,— говорит,— свиделись. Третий год вам безответные письма пишу. Пришел домой, а там и дома нашего нету».
«Нету,— говорю,— разбомбили. На другой улице живем. Пойдем,— говорю,— скорей. Старуха все глаза повыплакала».
«Невозможно,— говорит,— батя. Два часа всего у меня сроку было. Поезд отходит. Надо свой эшелон догонять. Пойдем, батя! Выпьем по маленькой для встречи».
