]. Стоит только человеку не в меру увлечься убийством, как он очень скоро не останавливается и перед ограблением; а от грабежа недалеко до пьянства и небрежения воскресным днем, а там — всего один шаг до неучтивости и нерасторопности
[100]. Ступив однажды на скользкую дорожку, никогда не знаешь, где ты остановишься. Многие относили начало своего падения ко времени того или иного убийства, над которым прежде особенно не задумывались. Principiis obsta [Захвати зло в начале
(лат.)] — вот мое правило». Такую я произнес речь — и всегда действовал в соответствии с изложенными постулатами; если они далеки от добродетели — буду рад узнать, что к ней близко. Но вернемся к нашему клубу и состоявшемуся там обеду. Клуб не являлся исключительно моим созданием: он возник, как и многие другие подобные ассоциации, с целью утверждения истины и распространения новых идей — скорее вследствие насущной потребности, нежели по инициативе отдельной личности. Что до обеда, если есть человек, кому более других следует быть обязанным за его устройство, то им является наш собрат, известный под именем
Биток-в-тесте. Прозвище свое он получил за угрюмый мизантропический характер, побуждавший его беспрестанно хулить все современные убийства как злостные уродства, недостойные — по его мнению — принадлежать ни одной истинной школе этого искусства. Он цинически глумился над лучшими достижениями современности; постепенно язвительность возобладала в нем настолько, что Биток-в-тесте сделался весьма одиозной фигурой — laudator temporis acti [восхвалитель былых времен
(лат.)]
[101] — и общества его искали лишь немногие. Это разожгло в раздраженном Битке еще большую свирепость и воинственность. Он всюду расхаживал, бормоча что-то невнятное; при встрече с вами он разражался монологами, приговаривая: «Жалкий выскочка… Ни малейшего понятия о расположении фигур… Не смыслит, как взяться… без ума, без таланта», — и дальнейшая беседа становилась невозможной. Наконец существование сделалось для него совершенно невыносимым; он почти умолк — и если заговаривал, то словно бы с призраками; экономка Битка-в-тесте уведомила нас, что читает он только «Кару Божию за убиение» Рейнолдса
[102] и еще более старинную книгу под тем же названием, упомянутую сэром Вальтером Скоттом в «Приключениях Найджела»
[103]. Иной раз Биток брался за «Справочник Нью-Гейтской тюрьмы»
[104], доходя вплоть до 1788 года; в книги, изданные позднее, он не заглядывал. У него даже была теория относительно Французской революции, в которой он усматривал первопричину упадка в области убийств. «Очень скоро, сэр, — не уставал он повторять, — люди разучатся резать домашнюю птицу: подорваны основы основ нашего искусства!» В 1811 году Биток окончательно удалился от общества: его нельзя было увидать ни на одном из сборищ. Он не навещал более свои излюбленные места — «ни на лужайке, ни в лесу — нигде». В полуденные часы Биток простирался близ акведука и, созерцая уносимые тинистым течением отбросы, предавался философским размышлениям. «Даже собаки, — заключал задумчивый моралист, — стали не такими, какими были, сэр, — и не таковы они, какими должны быть. Помню, когда еще был жив мой дедушка, некоторым псам была присуща идея убийства. Я знавал мастифа
