. Люди моей провинции посчитали Юсэка святым ребенком, принесшим на землю мир. С разных деревень в мою фанзу приходили старики и старухи, чтобы положить к ногам его цветы. Когда-то у отца этого малыша был небольшой клочок земли и соха. Японцы забрали у него все и взамен дали коляску рикши. Теперь из рук святого мальчика вырывают коляску, чтобы вложить пистолет. Разве святой возьмет пистолет? Святые разве убивают?
— Вы слишком откровенны, Енсу, — сказал Санчир сдержанно. — Поверьте — в крепости люди становятся менее болтливыми. А что касается святого мальчика, — ему видней: быть человеком или оставаться лошадью. Прощайте.
Санчир повернулся к двери и обомлел, увидев Синай. Простоволосая, с отвислыми губами и щеками, она ошалело смотрела на него. И вдруг кинулась в ноги:
— О небо! Наконец-то пришли! Нет, нет, я не гневаюсь на вас! Я ждала вас весь лунный месяц! Скажите, жив ли мой сын?
Овладев собой, Санчир сказал строго:
— Следовало бы подумать о нем чуть раньше.
Охваченная страстным желанием узнать о Бонсеке, Синай обняла его ноги, забормотала:
— Нет, вы не посмели убить несмышленого мальчика! — От пришедшей в голову страшной мысли она вскрикнула и, прикрыв ладонью рот, прошептала: — А может, убили?!
— Будьте благоразумны, — сказал Енсу, с трудом сходя с ондоля к ней.
Усадив женщину на циновку, он подошел к Санчиру.
— Лет семь тому назад ты сидел за моим папсаном, ел мою кашу. Ты тогда говорил о другом, и тон у тебя был иным. Очевидно, человеку с пистолетом нельзя обращаться по-другому. А если так — мы никогда не поймем друг друга. И тебе следует оставить мой дом.
Санчир ушел.
— Они убили его! Они убили, я чувствую… — твердила Синай. — А за что?..
— За правду, — сказал Енсу.
* * *
На этот раз Санчир не ошибся: брошенное им семя прорастало. Теперь Юсэк присматривался к жандармам с пристрастием. Люди как люди, а если когда и применят дубинку, так это положено по службе. А мог бы он, Юсэк, например, заточить друга в крепость, оставить жену без мужа, мать — без детей? Нет, не смог бы. Но если велит долг. Как тогда быть? Пойти против себя, против своей совести? Сколько бы Юсэк ни думал — головоломка была неразрешимой. А как приятно представить себя в мундире, в белых перчатках и сверкающих сапогах. Он идет по городу, навстречу — Эсуги. Она ошеломлена! Ошеломлена ли? Может, этот мундир не придется ей по душе, как отцу и тетушке Синай? И она расстроится, узнав, что из-за любви к ней он совершил дурной поступок. А отец? Поймет ли он когда-нибудь? Ведь сам он ничего не нажил трудом рикши, кроме болезни. Брань и плевки — вот и вся награда. Лежит он никому не нужный с пустым желудком и чистой совестью. Поймет ли он, что и его сын может оказаться в таком же незавидном положении?..
