А тем временем отец Енсу успел заподозрить неладное и готовился к крупному разговору с сыном.
— Ты почему на расскажешь о своих делах? — спросил он его однажды.
Юсэк насторожился — неужели Синай не сдержала обещания? Впрочем, рано или поздно все равно надо будет сказать отцу правду.
— Где ты оставил коляску? — холодно спросил отец. — Ты одолжил ее кому-нибудь? Или продал?
— Я бросил ее, — признался Юсэк.
— Бросил?!
— Да, — сказал Юсэк твердо. — Я больше не рикша.
— А кто же ты?
— Не знаю.
Отец пристально поглядел ему в глаза:
— Стало быть, Санчир добился своего! Какое счастье — мой сын кэкхо!
Юсэку хотелось признаться, рассказать про Эсуги и Хэ Пхари, что они готовятся к свадьбе. И про то, как ему трудно оставаться в этом городе. Но он боялся, как бы отцу не стало хуже.
— До этого дня я надеялся, что ты будешь верен своему старому отцу, — продолжал Енсу. — Что ты не станешь Собачьим Носом. Как теперь я буду глядеть в глаза соседям?
— Я никогда не стану кэкхо, — заверил Юсэк.
— Не хитри! — перебил его старик. Схватив Юсэка за плечи, он затряс его, словно желая привести в чувство. — Юсэк! Еще не поздно! Вернись к ним, скажи, что ты раздумал! Откажись! Слышишь?..
С трудом высвободившись из цепких рук отца, Юсэк закричал рассерженно:
— Что вы пристали ко мне! И откуда вы взяли, что я иду в жандармы?
— Куда же ты собираешься? — не унимался отец. Не думая о боли в ногах, он быстро поднялся и, схватив за руку Юсэка, потянул к двери. — Ты сейчас же покажешь, где твоя коляска!
— Я бросил ее возле особняка Хэ Пхари, — ответил Юсэк. Признание мгновенно остудило старика.
— Ты опять был в доме маклера?
— Да.
— Ты что-то натворил там?
Юсэк вернулся на ондоль, сел на циновку.
— Когда-то вы говорили, что Эсуги отрабатывает долги.
— Ты узнал другое? — спросил старик с нетерпением.
— Вранье все это! — вспыхнул Юсэк. — Я сам видел, как маклер принес Эсуги свадебное платье и дальби! Я уверен, что в эту минуту они уже стоят перед священником…
— Нет, нет, ты что-то напутал, — рассеянно забормотал Енсу. — Быть того не может… Нет, ты что-то напутал.
— Моя мать питалась слезами и любила вас, — притухшим голосом произнес Юсэк. — Очевидно, не все способны на это. Зачем глотать эту горечь, когда доступны сладкие вина, ароматные напитки…
— Мне надоели твои бредни! — прервал его отец. — Не знаешь ты Эсуги. — Достав из-под циновки трубку и набив ее табаком, он закурил. После смерти жены — это была третья трубка, которую он курил с охотой, глубокими затяжками, не вынимая изо рта. По всему было видно — его одолевали какие-то мысли. Докурив, он достал из кувшина узелок и, держа его в руке, сказал: — Ты никогда не спрашивал, зачем твой отец копит деньги. Ты был всегда голодный, а этот скряга складывал сюда дэны. Ты также не знаешь, для чего он променял фанзу на лачугу. Зачем ему понадобилось перебираться в город и впрягаться в коляску. Нет, не совсем ослеп старик, чтобы не видеть твоих желаний. Складывая в мешочек деньги, он мечтал выкупить Эсуги. Он только мечтал, но не решался забрать ее. Девочке не было бы у нас покойно. У маклера она, по крайней мере, сыта, обута. Да простит меня небо, что на старости поддался рассудку, а не чувству! Отнеси эти деньги маклеру — он отпустит Эсуги.
