обычные. А сон подворовывают только потому, что нечисты на руку! И ничего от них не зависит, и ничего они не меняют. Какой же все-таки твердолобый идиот этот монах Север!»
Чем ближе становилась околица, тем сильнее оказывались тени терзающих его тревог. Все помыслы вновь возвращались к берегиням.
«Если она жива, значит, похороны были инсценировкой. Для чего им было это нужно? Дискредитировать меня? Бред. Но, позвольте… – Тут он снова остановился. – А как же вспышка света над деревней? Это инсценировать уж никак не получилось бы! Кем надо быть, чтобы заставить монаха увидеть тень псевдосмерти? Точно не берегиней! А если умерла не она, тогда чью смерть я видел?»
Проходившая мимо него крестьянская семья громко поздоровалась многоголосным приветствием:
– Здоровья вам, монаше Листопад!
На спинах у всех были вязанки с хворостом. У мужчин, которые, воспользовавшись заминкой для передышки, сняли с плеч огромные вязанки с торчащими в разные стороны сучками. У женщин вязанки поменьше, и совсем маленькие, скорее ради забавы собранные, чем ради дров, детские вязаночки. Мужчины все как один поснимали шапки, бабы поклонились в пояс, а ребенку, уставившемуся с открытым ртом прямо под капюшон монаху, отвесили для острастки подзатыльник.
Монах кивнул в ответ, неразборчиво пробормотав приветствие.
Мужчины переглянулись. Потом старший, откашлявшись, все еще комкая в руках шапку, спросил:
– Все ли ладно у вас, монаше? Есть ли нужда в нашей помощи?
Листопад окинул взглядом процессию с хворостом. Подозревать их в хитрых интригах никак не получалось.
«Если бы Ильсе не отошла в мир иной, разве стали бы они у меня искать помощи при болезни? Нет, это же очевидно». – Вслух он произнес, еще раз вежливо склонившись:
– Благодарствую, но боюсь, помощь сию человек мне оказать не в силах.
У говорившего мужчины округлились глаза. Стараясь не подать вида, что испугался, он поклонился и произнес:
– Извиняйте тогда, монаше. Мы только то, что в человеческих силах, можем. Тут уж, если что, всегда поспособствуем.
– До свиданья, монаше Листопад, – снова раздался нестройный хор голосов.
Все поклонились, мужчины надели шапки и с утробным «ххее…» вновь водрузили на себя поклажу.
Листопад слышал еще некоторое время, как они переговариваются между собой.
– Добрая семья, ладная, а лошадью разжиться не можем, и что так у нас? Людей стыдно… были бы на лошади да с подводой – вон, монаха подвезли бы до дому. Уважение выказали бы… – Больше сам с собой, чем с кем-то из родичей рассуждал старший из мужчин. Поклажа гнула его к земле, заставляя вспомнить о немолодом уже возрасте. Удрученно наклонялась голова и предательски сползала на глаза шапка, закрывающая дорогу. – А то идем, как голодранцы…
