– Мелисса, – машинально отметила берегиня.
– Да-да, – радостно подхватила Лерия, – именно мелисса. Как приятно встретить человека, который понимает разницу! А то кого ни угости – все мята да мята! А разница ведь огромнейшая!
– Да, – согласилась Однесе. Она прикоснулась губами к горячему золотистому ободку чашки. – Они разные. Хотя очень похожи.
– Но «похожи» – это ведь далеко не одно и то же.
Берегиня задумчиво кивала головой, соглашаясь с хозяйкой, но прозвучавшие слова словно выразили ее мысли относительно себя, берегини, и его – монаха.
– Совсем разные. И странно, почему должны быть хотя бы в чем-то похожи? – Оденсе взяла в руки чашку. – Но ведь похожи, и этого отрицать нельзя. – Ей вспомнился разговор с Ильсе. «Нет никаких «их» и нет никаких «нас»… Она оторвала взгляд от поверхности чая, где крутились, словно в танце, и распускались скрученные листочки мелиссы. – У вас очень вкусный чай.
Лерия расплылась в улыбке, поправила уже совершенно без надобности покрывало на кровати постоялицы.
– На самом деле замечательный, – добавила Оденсе. – И ваше внимание, оно… – В голове вертелись слова: «Так странно чувствовать заботу после стольких лет скитаний». Но она, разумеется, этого не произнесла. – Ваше внимание так приятно. Ваше заведение, должно быть, считается самым лучшим в городе.
Лерия расплылась в улыбке. Она ушла из ее комнаты довольная, мурлыча под нос мелодию одной веселой песенки, услышанной недавно на рыночной площади.
«Ах, какая замечательная девушка, – думала она. И мысли ее вились воздушным кружевом под вертящуюся в голове мелодию. – И угораздило ее попасть в лапы ордену! Такая милая! Не рассердилась совсем, что этот идиот ей дверь сразу не открыл, заставил столько ждать, а ведь могла монаху пожаловаться. Очень даже запросто. А монахов как клиентуры лишиться – это ой-ой-ой, это разорение чистой воды. Нет, нужны нам монахи, нужны. Ездят туда-сюда постоянно, платят исправно… – Ее ноги в ловких красных полуботинках, кокетливо выглядывая из-под пышных нижних юбок, легко пересчитывали ступеньки, ведущие с этажа на этаж. – И чай ей мой нравится… Из благородных, похоже, девочка – полным именем ей, видимо, называться не с руки. Может, даже из знатной фамилии, вот и боится огласки. То, что она местная, это я сразу поняла – выговор наш, озерный, глазки светлые, кожа опять же не как у этих чертей из Харада, будь они неладны… Нет, точно она боится быть узнанной, не иначе. Сердцем чую, силой он ее с собой привел. Против воли. Это они умеют – от них редко кто обратно выбирается, а кто смог, потом тако-о-ое рассказывает… Не на трезвую голову, конечно, но что за радость от той жизни, если воспоминания о ней только для пьяного угара оставляют? Пьют и плачут, плачут и снова пьют… И за что, интересно, ее орден в оборот взял? Или… не интересно? Ой, не интересно мне совсем это! А вот все же жаль, что она сегодня утром не сбежала. А ведь могла, и мне бы с рук сошло – особых указаний не поступало. Монах даже дверь ее запереть не велел. Вообще ничего не велел. Как приехал – упал на кровать, так и лежит до сих пор. Ни еды, ни чаю не желает. Два раза поднималась, скреблась в дверь, а он в ответ одно и то же: «Оставьте меня, – говорит, – в покое». В жизни еще таких дохлых монахов не видела… Да что там, и не думала никогда, что они болеть умеют. Они же это… навроде эльфов, наверное. А такого дива, как больной эльф, точно никто отродясь не видывал…»
