– Женьк? – спрашивает Тим.
– Чего?
– Марковку вспомнил…
(Светлана Марковна, географичка, у неё волосы оранжевые.)
– И чего ей покоя не даёт, что мы ездим по перилам? Плохо что ли? Красивые стали, наполированные.
– И штаны такие же стали, – фыркнула Женька.
– Опять начнёт своё: «Саврас без узды…» Кто это, Саврас?
– Конь такой.
– Ну да, конь. И ещё «корова галстук жевала».
– Лучше Никмиха вспомни, баскет, ребят…
– Уже вспоминал.
– Мама, наверно, арбуз купила…
– Москва пассажирская!
– Не толкайся…
– Ух ты, Москвой пахнет!
Они ныряют в метро, выныривают на Кропоткинской. А тут-то как пахнет! – Старыми тополями на Гоголевском, мороженым, сладкой булочной на углу, тёплым ветром, чистым асфальтом…
Двор, двор! Казалось, все сразу выбегут навстречу. Не выбежали. Но двор смотрит окнами. На асфальте листья, как чьи-то следы. Золотые шары у подъезда и эти, розовые, как их… недотроги! Выстреливают – и сворачиваются невинным колечком… и чёрный глазок паслёна.
Старая лестница, усталые деревянные перила. Мама встречает!
Пахнет натёртым мастикой паркетом – и – ура! – арбузом!
Дерево падает,
а другое
подставляет плечо,
и руки, и локоть.
Не для того ли
столько развилок
у этого дерева,
чтобы дерево не упало?
Окно нашей кухни на втором этаже старого особняка выходило на серую стену соседнего дома. Это был тупик, отделённый от двора металлической оградой, но через её прутья постоянно кто-нибудь из ребят туда просачивался, ведь тупик – место такое, для многих притягательное. И, конечно, в него можно было попасть с другой стороны, из переулка. Подворотня была прямо напротив нашей школы.
Половина старшеклассников побывало у нас под окном, и не один раз – курили. В школьном туалете их иногда засекал Никмих. Конфисковывал пачки сигарет, аккуратно подписывал и потом торжественно возвращал каждому на выпускном.
Внизу, у серой стены торчал кривой козырёк из жести, и под него в подвал вели крутые сбитые ступеньки.
Рядом с подвалом стояло несколько неотёсанных камней и старая скульптура, покрытая брезентом. В подвале находилась мастерская скульптора.
Самого скульптора мы видели редко. Может быть, он просто хранил здесь свои работы, я не знаю.
Наступил апрель. Воробьи кричали как сумасшедшие. Лопались почки. Под окном всё чаще стали появляться курильщики.
Родители ещё не пришли с работы. Я грызла печенье и глядела в окно. Там уже начинало темнеть. Форточка была открыта – оттуда пахло тополиными серёжками и ещё чем-то восхитительным: кажется, в доме напротив пекли пирог.
