Тот приветливо улыбнулся, внимательно вглядываясь в голубо-зелёные глаза Платона своими миндальными, почти чёрными, ласковыми глазами, чутко ответив:
– «Конечно можно!».
И они обменялись крепким, тёплым мужским рукопожатием. Пока Платон сиял от счастья, Жан Арутюнович одной рукой уже открывал дверь в тамбур. Кочет тут же подскочил сзади, придерживая дверь, защищая гитару и её хозяина.
Постояв немного на улице и наблюдая, как его кумир фотографируется с очередным поклонником, прощается с организаторами концерта, и садится в автомобиль для поездки на Ленинградский вокзал, счастливый Кочет полетел в свой курятник.
Дома он долго рассказывал, понявшей опоздание мужа Ксении, о встрече со своим единственным в жизни кумиром, шутливо заключив:
– «Я теперь правую руку мыть не буду!».
Но та, уже сонная, не поняла общеизвестной шутки в исполнении мужа, подвергнув того необоснованной критике.
На следующий день, после лыж в субботу вечером, Платон по телефону отчитался о встрече с Татляном перед Александром и Егором с Варварой, на что та, тоже давняя его почитательница резюмировала:
– «А Татляна любят люди с тонким вкусом, как и он сам!».
На что Платон сообщил Егору:
– «А мне жена знаешь, что сказала! Вы с Татляном два сапога – пара! Как он поёт, так ты и пишешь! Обо всём, что видишь и чувствуешь; смело, дерзко, озорно!».
И действительно, этот вечер ещё больше возбудил поэта, дал ему ещё больше вдохновения.
На следующий день Платон послал по электронной почте четвёртое послание своему кумиру, приложив к нему ещё два стихотворения. Это были «Цирковой медведь»:
Однажды было, давным-давно,
Пожалуй, лет сто назад,
Бродячий цирк, или Шапито
Давал представлений ряд.
Но старый медведь уже занемог.
Болела его голова.
А от побоев он скоро слёг,
Вставая лишь иногда.
И нос кровоточил его от кольца.
И лапы болели давно.
Все ждали уже медведя конца,
Но он пока жил всё равно.
Зимой, отпущенный кем-то в лес,
Бедняга от голода слёг.
Он помощи даже просил с небес.
Никто ему не помог.
Погиб от нехватки людской доброты
Ни в чём не повинный медведь.
Всегда он людям служил от души.
И что теперь толку реветь?
Всегда всем любых, своих зверей
Прирученных надо любить.
Ведь даже нечаянно, как и людей
Свободой их можно убить!
Кому и когда свобода нужна
Судить не берусь тут я.
Но то, что двуликой бывает она,
О том надо помнить всегда!
А также «Бульвар детства моего»:
Рождественский бульвар!
В конце его стою,
Как памятник себе.
Я на него смотрю.
