Жан очаровывал всех не только тем, о чём он пел, – о встречах и расставаниях, о счастливой и несчастной любви, о радости и печали, – но и тем, как он пел. Всем казалось, что данную песню и нельзя было спеть по-другому. Настолько были выверены и слова, и мелодия, и тембр голоса, и его интонация, настроение певца, в конце концов, включая и его поведение на сцене.
И ещё неизвестно, что больше влияет на подвиги и творчество, на продолжение борьбы и поиски: радость или грусть, победы или поражения, надежды или разочарования, счастье или несбывшиеся мечты.
А сколько светлых и добрых мыслей и идей родили его песни в головах его слушателей. В их числе, конечно, был и Платон. Их давно, на расстоянии, незримо что-то объединяло.
Платона и Жана объединяло не только то, что их отцы родили их уже в зрелом возрасте, соответственно наделив разнообразными талантами, но и то, что оба они умели и любили работать не только головой, но и руками, в частности, столярничать и огородничать.
Между родителями Жана была разница в двадцать лет, между родителями Платона – восемнадцать.
И оба они были людьми с одной стороны неиссякаемо оптимистичными, добрыми и общительными, с другой стороны – людьми свободолюбивыми и независимыми, во всяком случае, творческими – то есть, одинокими волками, но в душе аристократами.
И вот, спускающийся по лестнице кумир появился! Ещё на расстоянии Платон громко спросил:
– «Жан Арутюнович! А можно у Вас взять автограф?!».
– «Конечно!» – услышал Платон давно знакомый ему доброжелательный голос с еле различимым акцентом.
Жан Арутюнович прошёл через пресловутую магнитную рамку, повернулся к Платону и, поставив гитару между своих ног, не отпуская своё сокровище, спросил немного растерявшегося поклонника:
– «А кому написать? Как Вас зовут?».
Платон заранее приготовил открытую страницу программки, на которой было обращение «Моим друзьям» и девственную, уникальную, шариковую авторучку – трёхгранную, ярко зелёного цвета. Поэтому задержки не произошло. На столике охраны маэстро уже ожидало место для автографа и «священная ручка».
– «Платон Петрович Кочет!» – последовал привычный ответ.
Но тут же он спохватился:
– «Пишите Платону!».
Жан Арутюнович так и сделал, аккуратно написав внизу страницы – Платону, и более размашисто, но кратко расписавшись.
Только он снова поднял свою гитару, как Платон остановил его новой просьбой:
– «Жан Арутюнович, извините! А можно пожать Вашу мужественную руку?!».
