— Ха! Он потерял голову! — закричал какой-то шутник.
Пьяненький, тараща красные глаза, бросился догонять тыкву, но в тот момент, когда он нагибался за ней, чья-то нога ловко поддела «голову», и она покатилась дальше, смеясь четкой прорезью рта.
Хохот нарастал. «Голова», судорожно мотая обрубком стебля, покатилась прямо под ноги Сократу. Мудрец как-то весь подобрался — ощущение того, что катилась настоящая голова, было довольно сильным — и уже отдавал свою палку Аполлодору, чтобы поднять тыкву, но снова мелькнула чья-то нога… Пьяненький, расталкивая любопытных, опять ринулся за своей тыквой. Он уже настигал ее, смешно, как куролов, растопыря руки; уже нагибался, чтобы достать — она была так близко, — но кто-то ловко прыгнул на тыкву — раздался хряск, и остатки желтоватой мякоти облепили мостовую.
Пьяненький заплакал, горько, безутешно.
— Зверье! — взревел Великий хулитель.
Толпа развалилась, давая дорогу Великому хулителю. Он шел напролом, не обращая внимания на подымающийся ропот, и сзади, в безлюдном промежутке, следовали его друзья. Возле Персидской арки горбун остановился резко, словно давая понять, что не намерен идти дальше.
Мудрец тронул за руку Великого хулителя.
— Стало быть, ты не хочешь в книжную лавку?
Горбун отрицательно мотнул головой.
— А к Симону ты придешь?
— Нет, Сократ! Вы уж без меня поищите истину. А я… — Херефонт невесело усмехнулся, — пойду играть с ребятишками в бабки. Он обиженно, по-детски засопел, круто повернулся и, тяжело переваливаясь, пошел прочь.
— У-устрицы! — неслось ему вслед.
Обвинение против Сократа было помещено не только в храме Совоокой. Узкие, как надгробные стелы, скрижали стояли еще в храме Великой Матери богов и в портике Кариатид, небольшом тенистом местечке, где любили собираться афинские поэты и философы.
Когда же оно было брошено, зерно обиды?
Как-то, случайно зайдя в портик Кариатид, Мелет заметил группу людей: одни сидели на мраморных скамейках, другие, в числе которых был Сократ, расхаживали взад-вперед по затененному коридору и о чем-то спорили. Начинающий поэт подошел ближе, прислушался.
— Что ты говоришь, Сократ? — удивлялся высокий, бедно одетый юноша. — Я не могу с тобой согласиться. Выйди-ка на рыночную площадь и крикни: «Гомер не мудр!», «Эсхил — обычнейший человек!» — и тебя враз засмеют, побьют палками.
— Пощади меня, дорогой Гермоген! — с улыбкой взмолился Сократ. — После твоих речей у меня и впрямь заломила спина. Но что поделать, мои мысли текут по прежнему руслу!
