Когда я – вскоре после знакомства – впервые рассказала Ричарду о своей болезни, он выглядел ошеломленным. Мы сидели в большой гостиной отеля Del Coronado в Сан-Диего. Ричард медленно отложил гамбургер, посмотрел мне в глаза и сказал довольно сдержанно: «Это многое объясняет». Он был удивительно добр. Как и Дэвид когда-то, Ричард стал расспрашивать, как протекает болезнь и как она влияет на мою жизнь. Поскольку он тоже был врачом, то задал много вопросов медицинского толка: каковы мои симптомы при мании, насколько сильны депрессии, были ли у меня попытки суицида, какие препараты я принимала раньше и принимаю сейчас, каковы их побочные эффекты. Как и всегда, он оставался спокойным и понимающим. Какие бы сомнения его ни терзали, ему хватало такта держать их при себе.
Но я хорошо знала, что теоретическое понимание необязательно означает взаимопонимание в повседневной жизни. Я очень сомневалась, что кто-либо, не страдающий таким расстройством, может по-настоящему его понять. В конце концов, это наивно – рассчитывать, что другой человек примет тебя со всеми проблемами, как ты об этом мечтаешь. Такое заболевание вовсе не способствует пробуждению эмпатии. Когда беспокойство выплескивалось в гнев, психоз или даже насилие, Ричарду, как и любому человеку, было трудно видеть во мне болезнь, а не жестокость, неадекватность и тяжесть характера. То, что я была не в силах контролировать, для окружающих выглядело пугающе. В такие моменты я не способна адекватно выразить свою боль и отчаяние, а прийти в себя после разрушительных вспышек и жестоких слов еще труднее. Мне было трудно объяснить, а Ричарду – понять эти страшные черные мании с их взвинченными, яростными, дикими настроениями.
Никакое количество любви не способно излечить безумие и победить мрак. Любовь помогает утешить боль, но полагаться на нее – все равно что быть зависимым от лекарства, которое может помочь, а может и нет. Безумие же почти наверняка сумеет убить любовь, особенно когда рука об руку с ним идут недоверчивость, пессимизм, недовольство, абсурдные поступки, а в особенности агрессивность. Грустные, сонные, замедленные депрессии более предсказуемы, их интуитивно легче понять и принять. Тихая тоска не кажется опасной и недоступной для понимания, в отличие от жестокого взрывоопасного отчаяния. С годами опыт и любовь научили нас обоих справляться с маниакально-депрессивным заболеванием. Иногда я со смехом замечала, что невозмутимость Ричарда стоит мне трехсот миллиграммов лития в сутки, и это правда так.
