В конце концов я даже полюбила дисциплину и одержимость, необходимые для создания бесчисленных графиков и таблиц. В составлении колонок цифр и подсчете процентов было что-то успокаивающее. Так же, как и в критическом изучении методов, использованных в различных исследованиях, попытках найти общие закономерности в огромном количестве разных статей и книг. Я поняла, что самый верный способ прийти от беспокойства к пониманию – это задавать вопросы, отыскивать ответы со всей тщательностью, задавать новые вопросы – так же, как я делала в детстве, когда бывала расстроена или напугана.
Снижение дозы лития позволило мне не только яснее мыслить, но сильнее и ярче чувствовать. Эти способности были основой моего характера, и их отсутствие оставило зияющую дыру в моем восприятии мира. Слишком сильное подавление настроения и характера, которое вызвала высокая дозировка лития, сделало меня менее устойчивой к стрессу. Так что, как только доза уменьшилась, мой характер, подобно каркасу калифорнийской высотки, специально созданному, чтобы выдерживать землетрясения, позволил моей психике стать гибче, пусть и слегка раскачиваясь. Удивительно, но мысли и эмоции приобрели новую надежность. Я начала смотреть по сторонам и поняла, что подобную стабильность и предсказуемость большинство обычных людей принимают как данность.
Будучи студенткой, я помогала одному слепому однокурснику со статистикой. Каждую неделю он приходил вместе со своей собакой-поводырем в маленький кабинет на первом этаже факультета психологии. Общение с ним произвело на меня очень сильное впечатление. Я видела, с каким трудом ему даются обыденные для меня вещи; как трогательна его дружба с колли, которая, проводив его до кабинета, немедленно сворачивалась у ног и засыпала до конца занятия. Со временем мне стало проще спрашивать его о том, каково это – быть слепым студентом в Калифорнийском университете, так сильно зависеть в жизни и учебе от помощи других. Через несколько месяцев я была уверена, что составила какое-то представление о его жизни. Пока однажды он не попросил меня провести занятие не в кабинете, а в читальном зале библиотеки для слепых.
Я не сразу нашла этот зал. И когда открыла дверь, с ужасом обнаружила, что в нем царят абсолютная темнота и мертвая тишина: ни одной лампы; пять-шесть студентов сидят, склонившись над книгами или прослушивая аудиозаписи лекций. По моей коже пробежали мурашки от суеверного ужаса, который внушала эта сцена. Мой подопечный услышал шаги, поднялся и включил свет. Это был один из тех моментов ясности, когда ты осознаешь, как мало знаешь о мире другого человека. Когда я сама постепенно вернулась в мир стабильных настроений и предсказуемости, я начала понимать, что почти ничего не знала о нем и даже не представляла, каково в нем жить. Я оказалась чужестранкой в нормальном мире.
