В тот вечер я рассказала Дэвиду о своей болезни. Я страшно боялась его реакции и упреков в том, что не говорила ему об этом раньше. Он очень долго молчал, и я понимала, что он думает о последствиях, медицинских и личных. Я не сомневалась в его любви, но он не хуже меня понимал, как непредсказуемо маниакально-депрессивное заболевание. Он был офицером, из крайне консервативной семьи и очень мечтал о детях, а ведь эта болезнь передается по наследству. Прогнозировать ее течение невозможно, и заканчивается она нередко фатально. Я успела пожалеть, что все рассказала. Я успела пожалеть, что не родилась нормальной, что нахожусь здесь и сейчас. Я думала о том, как глупо рассчитывать, что тебя поймут и примут, и уже настраивалась вежливо распрощаться. В конце концов, мы не были женаты, и отношения были не такими уж длительными и серьезными.
Наконец, после целой вечности молчания, Дэвид повернулся ко мне, обнял и мягко сказал: «Что ж, бывает невезение». Меня захлестнуло облегчение. Я была поражена абсолютной правдивостью этого замечания – мне действительно просто не повезло, и наконец кто-то это понял. Чувство юмора потихоньку начало просыпаться, и я подумала, что ответ Дэвида прозвучал в точности как строчка из романа Вудхауса. Я сказала ему об этом и напомнила о герое Вудхауса, который жаловался, что он вовсе не был в дурном расположении духа, но при этом не был и в хорошем. Мы оба рассмеялись – немного нервно, но лед все же был разбит.
Дэвид проявил невероятную доброту и готовность меня поддержать. Он задавал вопросы о том, что мне довелось пережить, что было самым трудным, что меня пугало и что он мог сделать, чтобы помочь, когда мне будет хуже. После этого разговора многое стало проще. Впервые я почувствовала, что не одна в противостоянии боли и неизвестности. Дэвид дал понять, что готов обо мне заботиться. Я объяснила ему, что из-за довольно редкого побочного эффекта лития мое зрение и концентрация внимания ослабли настолько, что я не могу прочитать зараз больше пары абзацев. И он читал мне стихи, Уилки Коллинза, Томаса Гарди – лежа в кровати, обняв меня одной рукой и гладя меня по голове будто я ребенок. Шаг за шагом его нежность, такт и бесконечное терпение, вера в меня и в мою здоровую суть рассеяли мои кошмары и страхи.
Я призналась Дэвиду, что боюсь уже никогда не стать собой прежней, и он поставил себе цель сделать все возможное, чтобы убедить меня в обратном. На следующий вечер, когда мы пришли домой, он объявил, что получил приглашение на ужин от двух старших офицеров британской армии, которые также страдали маниакально-депрессивным заболеванием. Мы провели в компании этих мужчин и их жен незабываемый вечер. Младший офицер был элегантен, умен и обаятелен. Ясность его ума была вне всякого сомнения. На любом из оксфордских ужинов он бы ничем не отличался от тех живых, интересных и уверенных джентльменов, что там обычно собираются. Его выдавали лишь беспокойность, изредка вспыхивающая во взгляде, и несколько меланхоличные, хоть и с оттенком иронии, нотки в голосе. Другой офицер был удивительно остроумен, говорил со звонким аристократическим акцентом. В его взгляде тоже порой проскальзывала грусть, но он оказался чудесной компанией и стал мне другом на многие годы.
