— Нет-нет, Вера Михайловна, я на минутку, только уточнить… — сказал он, на всякий случай ища глазами таблетки. Они были здесь же на её столе, на своем месте. — Только вы не беспокойтесь. — Лоб у Веры Михайловны пошёл морщинами.
— Да-да, я вас слушаю. — С готовностью ответила она. — Спрашивайте.
— Помните, вы как-то сказали, что в институте были допросы. Неприятность какая-то была. Помните?
— Да-да, конечно, помню. А что, что-то случилось?
— Нет-нет, что вы, я просто уточнить хотел… в рамках… эээ… — и остановился, не стал произносить окончание фразы — «в рамках открывшегося уголовного дела». Веру Михайловну это могло окончательно напугать, а у неё сердце. — Я просто так, для себя хотел. Если не военная тайна, конечно. — Улыбка у Лёшечки стала ещё шире.
— Да нет, какая тайна, столько лет прошло… — Как от наваждения, рукой отмахнулась Вера Михайловна. — Но раньше, я помню, нам не разрешали, мы на подписке были. Если теперь только.
— Ага, теперь, теперь… Мне можно.
— Это произошло в тысяча девятьсот… — Вера Михайловна сняла очки, близоруко сощурилась, потёрла переносицу, — девяносто… пятом году. Да-да, девяносто пятом. Точно. У нас неожиданно пропала общая ведомость выдачи зарплаты. В бухгалтерии. Вы представляете? Трам-тарарам! Никогда такого не было. Первый отдел начал закрытую проверку. Всех допросили, и меня тоже, — нет ведомости. Возбудили уголовное. Мы же на подписке. Главбух… тогда работал, как сейчас помню, Платон Иванович Днепров, умнейший, честнейший человек, ничего не может сказать. Исчезла, и всё. Растворилась.
Порогов мягко перебил.
— Так можно копию, Вера Михайловна… В чём проблема?
— Что вы, Лёшечка, какая копия? Тогда же строго. Мы же ящик. Империалисты разные легко могли узнать списочный состав института, нам сказали. И всё остальное… А это преступление. Перед Государством преступление. Это серьёзно. В общем, следователи нервы нам помотали. Я вообще в больницу с сердцем попала… Потом только узнала, что нашего главбуха на пять лет тюрьмы осудили. А ведомость уборщица… случайно, конечно, со стола мусор сметала и… Открыться побоялась. Статья же.
— И всё? А главбух этот, Платон Иванович, вы сказали, он где, что с ним?
— Это меня и гложет, Лёшечка, я ведь так и не знаю где он и что с ним. К нам он не приходил. Прописку поменял… куда-то уехал, наверное. Словно и нет его. А может и погиб там, в тюрьме той. Ни жены, ни детей… Он же в возрасте. А человек хороший был. Очень хороший. Умный, вежливый. Мне он очень тогда… Но это теперь не важно. — Вера Михайловна прикрыла глаза рукой, невесело улыбнулась Лёшечке. — Мы потом следователям три раза писали, всем институтом писали, что это ошибка, что он не виноват. Но нас никто не послушал. На сердце вот только камень. — Вера Михайловна прижала руки к груди, потом вскинулась. — Лёшечка, а вы не можете по своим этим, кабинетам вашим, сыщицким, или как они у вас, узнать, а?
