Хорошие слова, многозначные и универсальные. Кроме оценки ситуации, есть в них еще ирония, которая не позволяет зацикливаться на том, что не получилось. Скажешь себе «Жалко так!» — и покатил дальше, вперед.
Жалко так — значит плохо, убого, недостойно. Но «жалко так» — это еще и переживаемо, несмертельно… фраза годится и в музыкальных спорах, и в политических, при собственном самоанализе и в оценках бывших друзей.
Поэтому главу о первом предательстве Юрия Васильевича мне захотелось назвать именно так.
Популярность «Ласкового мая» мы почувствовали месяца через два после того, как я прокатил первый альбом через «Звукозапись». Голос Шатунова слышался из автобусов и троллейбусов, несся из открытых окон, звучал на дискотеках. Бурный поток, как говаривал незабвенный Евгений Салонов из «Лит. газеты».
Я думал, это только в Оренбурге так. Нет. Друзья приезжают из других городов, рассказывают: и там слышали, и там, и там… Совок слушал нас!
Собственно, что нас будут слушать все, я знал уже во время записи альбома. Почему? Трудно сказать. Что-то внутри подсказывало, что вот это — не то что песни эти, а песни в ТАКОМ исполнении — будут слушать.
Когда мы только завязались работать с Шатуновым вплотную, все мои друзья советовали мне: дурак, что ты делаешь, чем ты занимаешься, с пацаном с каким-то связался — возьми себе нормального солиста, взрослого, серьезного, который не будет срывать репетиций и концертов. Однажды возникла маза, возможность работать в группе, которая создавалась на серьезной базе. Выделили для них огромную сумму — только создавайтесь, ребята… И идея была неплохая — сделать коллектив из одних клавишных. Я долго думал, но отказался. И правильно сделал. Нельзя слушать чьи-то советы, когда дело касается творчества.
Верность собственным принципам вознаградилась популярностью группы. И я ждал: теперь-то эта популярность, наоборот, поможет отстаивать мои принципы и дальше. Особенно в спорах с директором интерната Валентиной Николаевной Тазикеновой. Не тут-то было…
Претензий ко мне со стороны Валентины Николаевны к марту 1988 года накопилась масса. Сейчас, когда нас с ней уже ничего не связывает, я пытаюсь объективно, без былых обид, разобраться в ее придирках. Они были достаточно разные. Одни — справедливые, наверное. Это когда нам с Пономаревым пенялось за выпивки.
Слава Пономарев жил тогда в интернате. Там целая перегородка этажа, несколько комнат, пустовали, одну из них оборудовали под общежитие — и Слава в ней поселился.
