— Какая статья? — осведомились у вновь прибывшего из глубины собачника, где в клубах табачного дыма сидели солидные люди — грузные, с серо-белой кожей, в простой, немаркой одежде.
Мужчина молчал, смотрел напряженно, но бесцельно.
— Ну, серьезная хоть? — как бы в шутку, с насмешкой, спросил еще кто-то.
— Серьезная, — ответил высокий. Он был все так же напряжен, стоял прямо, сжав ноги, прижав руки к бокам.
— Так какая?
— 132-я, — отвечал тот и начал неприятно и жалко лепетать что-то про детский кружок, которым он руководил, про гастроли, про то, что дети трогали друг друга, дрочили… Он не договорил — при последних словах один из дагестанцев широко, быстро размахнулся и ударил его. Высокий упал на грязный бетонный пол, из треснувшей смуглой головы потекла темная кровь. Его подняли, заставили умыться, с подобием заботы указывая, где еще осталась кровь. Кажется, он сплюнул в раковину зуб. Один из блатных — кабардинец, сидевший с Вовой в ИВС — выговаривал ударившему.
— Ты так не делай больше. Ты ничего еще не знаешь, а бьешь. Так здесь не принято.
— Ты слышал, что он говорил? — возбужденно отвечал дагестанец.
— Ты ему договорить не дал, сразу ебнул, — смеялся блатной. Видно было, что выговаривает он для порядку.
— Да мне по хуй, что угодно делай, но дети…
— Он уже здесь, все. Он сам за все ответит. А ты сейчас за себя лучше думай.
Остальные тяжело и равнодушно молчали. Длинный, закончив умываться, достал мятую пачку Винстона. Кто-то, что удивило Вову, протянул ему зажженную спичку.
— Ты упал.
— Да, конечно, вот тут подскользнулся, тут мокро и упал — снова залепетал педофил.
— Заткнись! — страшно крикнул на него дагестанец, — встань в угол, отвернись, чтобы я тебя не видел!
Высокий замолк, послушно забился в угол, прижимаясь спиной к грязным стенам.
— Теперь повернись! Лицом, лицом в угол!
— Да я так…
— Ладно, хватит, — сказал блатной, — хватит пока.
Все случившееся произвело на Вову тяжелое впечатление. Он со страхом и неприязнью к самому себе подумал, что, на месте высокого, наверное, вел бы себя так же.
После медосмотра педофил не вернулся в собачник. Все сошлись на том, что тот все же нажаловался. Вова не был уверен, но промолчал. Ему не хотелось лезть во все это.
«Мое дело — поскорее убраться отсюда с наименьшими потерями для души и тела», — думал он, — «Я не хочу становиться частью этого мира, не хочу и не буду участвовать в его темной, опасной и безрадостной жизни. Я — другой и хочу остаться другим».
