— Тс!.. Тс!.. — послышалось в разных местах.
— Мне небольшую рюмку простой водки! — подошел к буфету мальчик в кучерской поддевке и в лакированных сапожках. У этого мальчика были необыкновенно развиты бедра, и высокая грудь волновалась и сильно вытягивалась из-под красной кумачной рубашки.
— Манюся, ты это уже третью? — предупреждал кучеренка тощий зеленолицый господин в полувоенном костюме, около которого, рядом с прибором, лежал туго набитый портфель с медными оковами.
— Я маленькую! — пропищал кучеренок.
— Костюм для путешествия, особенно продолжительного, весьма удобный! — заметил сосед зеленоватого господина. — Знаете ли: из экипажа ли вылезть, в экипаж ли вскочить; опять пройти пешком прекрасно... с юбками это все не так способно!
— Если бы она была еще хорошо сложена, ну, это я понимаю, — наклоняется к уху своего супруга худенькая дама, — а то этот противный жир, фи, даже смотреть неприлично!
— Э, гм! — соглашается супруг, откашливая рыбью косточку и впиваясь глазами в этот противный жир.
— Смотри лучше себе в тарелку, тогда не будешь давиться костями! — язвительно замечает ему супруга.
А на другом конце длинного стола самое видное место занимал господин с громадными русыми бакенбардами с проседью. Он громко и энергично рассказывал; соседи внимательно слушали.
— Я туда вот уже третий раз еду, и мне эта дорога вот как известна!
Господин с бакенбардами вытянул кулак и разом распустил все пять пальцев.
— Эх, как бы приятно было иметь вас своим попутчиком! — вздохнул тот самый старичок, что справлялся о породе собак на лестнице.
— И эти все фаланги, тарантулы и скорпионы действительно очень опасны? — спрашивал сосед справа.
— Ну да, смотря, как придется, — многозначительно произнес оратор, — как придется!
— Это неутешительно!
— Надо привыкать: меня вот раз двести кусали; ничего, обтерпелся!
— Самое ужасное, говорят, это когда придется проезжать через Кара-Кумы? — спрашивает сосед слева.
— Да, да, вот я вам расскажу. Приезжаете вы на станцию. Стой — где станция?.. Ни следа; там колеса кусок валяется; тут головешка какая-то чернеет, и лежат только одиноко на раскаленном песке, в рамке с выбитым стеклом, почтовые правила о взимании прогонов и непричинении никаких обид и увечий ямщикам и смотрителю!
— Только-то? — удивляются со всех сторон.
— Только. Ямщик, этот косоглазый дьявол, сейчас лошадей выпрягает и марш-марш в степи, только вы его и видели; и остаетесь вы одни на произвол судьбе, пескам и всем четырем ветрам, и сидите день, сидите ночь, еще день, еще ночь, там неделя за неделей, месяц за месяцем...
