— Кроме водки и пива ничего...
— И прекрасно... Любезный, портеру лекоковского четыре бутылки! — скомандовал Филипп Петрович.
Капитанскій помощник вытер усы салфеткой; Эдуард Симсон слегка пожал плечами. Мальчишка в красной рубашке, заложив между ног бутылку, неистовствовал ломаным штопором над осмоленной пробкой.
— Здравия желаем-с... Извините, господа, ежели я теперь немного выпивши! — На пороге показался тот самый матрос, что сидел на канатах баржи № 9.
— Ну, ступай, ступай! — вцепился в него трактирный мальчишка. — Сюда нельзя!
— Нет, ты оставь, потому я говорю с барином, с господином то есть. Так как...
Матрос сильно качнулся в сторону, где сидел Сладков.
— Лево на борт! — кричал из соседней комнаты товарищ его, тоже матрос с «Соликамца».
— Потрафлю! — огрызнулся первый. — Ежели я, сударь, был супротив вашей милости свиньей, то потому больше, что по одежде…
— Ну, однако, ступай, любезный, тебе здесь не место!
— А вот я его, подлеца!
Капитанский помощник, сжав кулаки, поднялся со стула.
— Виноват, я, значит, больше... я уйду, — смутился матрос: он только сейчас заметил присутствие начальства.
— Ваше здоровье! — провозгласил Филипп Нетрович, поспешив замять неприятную сцену.
Все трое слегка чокнулись стаканами.
IV
Обитательницы №26 гостиницы под фирмой «Отель Европа»
Большой двухэтажный дом, с надписью под самой крышей «Отель Европа», заметнее всего красовался на городской площади, бросаясь в глаза своей светло-желтой массой. Дом этот смотрел на площадь сорока шестью окнами, и в каждом почти окне поминутно показывались и исчезали столько же, если не больше, самых разнообразных лиц, населявших «номера отеля».
Да, это было хорошее время для мещанина Антошкина, хозяина «Отель Европа»; давно он не помнит такого времени. Прежде, бывало, по целым неделям, даже месяцам, пустуют заново отделанные номера; ключи успеют приржаветь к замкам, пыль накопится вершковая на клеенчатой мебели, пауки заплетут все углы, протянут нити от зеркала к камину, от камина через канделябр на ширмы, с ширм на шляпу алебастрового рыцаря на угольной тумбе, оттуда опять куда-нибудь в темный угол; а теперь...
— Ну, времена... — вздыхает сам хозяин, мещанин Антошкин, сидя у ворот на крашеной лавочке; не грустно вздыхает, а этак полной грудью, с некоторым довольством; так вздыхают после очень сытного обеда, как бы сожалея, что уже больше «некуда». — Да-с, ну, времена, что делать, и рад бы, да все, все, то есть, занято до последней конуры; ну, и не взыщите!..
