В. В. Мартынов. Славянский, италийский, балтийский (глоттогенез и его верификация)
Старый спор последователей Шлейхера и Шмидта о становлении языков в результате расхождения (дивергенции) или схождения (конвергенции) древних диалектов продолжается, и в настоящее время он вступил в латентный период своего развития. Отголоски этого спора слышатся в современных подходах к балто-славянской, индоевропейской и ностратической проблемам. Между тем накоплен достаточный опыт компаративистских исследований, чтобы отбросить всякие сомнения в постоянном сосуществовании дивергентных и конвергентных процесс сов становления и развития языков. Изменения языкового состояния, обусловленные внутрисистемными факторами, рассматриваются как дивергентные и непрерывные. Изменения языкового состояния, обусловленные внешними контактными факторами, - как конвергентные и прерывистые. Число и последовательность состояний данного языка, в конечном счете, определяется числом языков, вступивших с ним в некоторые отношения, и последовательностью, с которой эти отношения осуществлялись. Определение эволюции языка с точки зрения единства дивергенции и конвергенции позволяет восстановить при условии ретроспекции основные этапы его становления и развития с реконструкцией праязыкового состояния. Если исключить культурные заимствования, которые, как правило, распространяются на многоязычные ареалы, парные отношения между языками можно свести к двум типам: контактному и субстратно-суперстратному. Именно эти типы отношений определяют пространственно-временную стратификацию изучаемого языка. Контакты предполагают лексические проникновения (инфильтрации) через границы, разделяющие зоны диалектных континуумов, с возникновением двуязычия в пограничных районах. Субстратно-суперстратные отношения - лексические и грамматические проникновения с возникновением двуязычия по всей территории взаимодействующих диалектных континуумов. В наших работах мы выделяем для праславянского языка в ретроспективной хронологической последовательности славяногерманские и славяно-кельтские контакты (V-III в. до н. э.), славяно-иранские (VI-V вв. до н. э.) и славяно-италийские (XII-X вв. до н. э.) субстратно-суперстратные отношения [220; 221]. Что касается последних, точнее было бы назвать их западнобалтийско-италийскими субстратно-суперстратными отношениями, поскольку применительно к периоду их возникновения еще нельзя говорить о славянском и уже нельзя говорить о балтийском языковом состоянии (протобалтийский диалектный континуум распался на западный, и восточный). Эти выводы основаны на выделении в праславянском италийского и иранского лексических и грамматических вторичных ингредиентов, что позволило вскрыть первичный балтийский ингредиент и подтвердить принципиально балтийскую диалектную основу праславянского. При этом доказательство западнобалтийского характера его диалектной основы строилось в первую очередь на западной ориентации италийского и иранского суперстратов и особой близости к праславянскому языку языка древнепрусского. Мы имеем в виду непропорционально (учитывая скудость прусских фактов) большое количество прусско-славянских лексико-грамматических инноваций. В связи с этим мы не можем удержаться от искушения полностью привести высказывание по этому поводу В. Н. Топорова: "Конечно, пока вопрос сводился к тому, что дают балтийские языки для прусского или прусский для балтийских, славянские факты поневоле оставались в стороне. Но, если выйти из этого узкого круга и отвлечься от предвзятостей (разрядка наша. - В. М.), то окажется, что роль славянских лексических параллелей к прусскому языку исключительна (разрядка автора) (ср. хотя бы удивительные сходства в местоимениях, предлогах и префиксах, ряде других служебных слов, в словообразовательных элементах, именослове и т. д.). Этому не приходится удивляться, поскольку такое положение отражает общее значение прусского языка, как и ряда других вымерших периферийных балтийских языков, для решения вопроса о происхождении славянских языков. Забегая вперед, можно с уверенностью сказать, что вся проблема балто-славянского языкового единства в традиционном языкознании получила перекошенный вид, исключающий возможность правильных (или хотя бы верифицируемых), заключений, во-первых, из-за пренебрежения данными прусского языка, образующих, несомненно, переходную стадию между восточнобалтийским лингвистическим типом и теми диалектами, которые, возникнув на основе балтийских периферийных комплексов, развились в то, что называют праславянским, и, во-вторых, из-за пренебрежения пространственно-временным аспектом этой проблемы" [531, с. 5-6]. Полностью разделяя эту точку зрения, мы хотели бы добавить следующее. При рассмотрении прусско-славянских изоглосс легко выделить два их типа: вариативные и эксклюзивные. Первые предполагают вариативность прусских фактов, но отношению к восточнобалтийским, т. е. семантические, словообразовательные и морфологические особенности, указывающие на их более близкую генетическую связь со славянскими, чем с другими балтийскими. Мы насчитали более четырех десятков таких фактов по отношению к восточнобалтийским. Вторые, эксклюзивные, предполагают полное отсутствие параллелей в других балтийских языках при их наличии в славянских. Мы насчитали более двух десятков таких фактов [222J. Учитывая то, что прусский язык представлен - незначительным числом небольших памятников письменности, эти данные следует считать достаточно внушительными. Выделив прусско-славянские эксклюзивные параллели, понимаемые как эксклюзивные по отношению к восточнобалтийским, мы обнаружили поразивший нас факт - они в подавляющем большинстве случаев имеют италийско-кельтскую ориентацию, т. е., в свою очередь, эксклюзивны по отношению к другим индоевропейским параллелям в итало-кельтских языках. Мы не видим иной возможной интерпретации этого факта, как признания
