Я рассказывал Хлебникову, по какому поводу приехал в Астрахань. Он оживился и начал меня расспрашивать о наших общих друзьях, петроградских и московских, сказал, что приехал сюда из Москвы почти случайно, не имея определенной цели… Что в Астрахани он познакомился с Буданцевым – сотрудником газеты «Красный воин», который привлек его к работе в этой газете. Мы решили навестить его сейчас же и пошли в редакцию.
Буданцев встретил нас приветливо и тут же пригласил на вечерний спектакль в театр, в котором шла пьеса, имеющая отношение к Красной армии…
После открытия народного университета я мог отправиться в Москву, но мой спутник Н. Н. Подъяпольский сказал: «Москва не убежит. Было бы преступлением не воспользоваться случаем и не осмотреть дельту Волги». И со свойственной ему энергией выхлопотал у местной администрации трехдневную поездку в дельту реки, причем нам отведен был в наше полное распоряжение маленький пароходик.
Буданцев не мог отлучиться из города, и мы поехали втроем – Хлебников, Подъяпольский и я. В моей памяти эта поездка в дельту Волги с Хлебниковым сохранилась как сказочное путешествие вне времени и пространства. По-настоящему меня сможет понять только тот, кому когда-нибудь довелось побывать в этих изумительных местах.
Мы бродили дни и ночи по палубе, всматриваясь в бесконечную гладь безмятежно покоившихся неподвижных вод и в «леса камышей», очарованные безмолвием и отрешенностью от всего мира. Не верилось, что где-то совсем рядом с нами кипят человеческие страсти и льется кровь. Мы чувствовали себя солдатами действующей армии, каким-то чудом получившими трехдневный отпуск без всякого ранения. Над нами плыли облака, ежеминутно меняя свои очертания, тая и возникая вновь, как бы воссоздавая тени каких-то неведомых материков, некогда бывших в действительности. Это медленное движение нашей палубы – самого пароходика мы не замечали – было как бы предтечей молниеносного движения самолета «Ту-104», которое воспринимается нашими органами чувств как стояние на одном месте. Нам казалось, что остановились не только мы, что весь мир остановился, как бы в раздумье над своей дальнейшей судьбой. Хлебников говорил, как всегда, отрывисто и полунамеками, о том, что его больше всего тогда волновало. О своих предчувствиях и о будущих отношениях Востока и Запада. В эту минуту он казался мне не «председателем Земного шара», а верховным судьей, призванным решить спор между двумя цивилизациями мира. В связи с этим он варьировал свою любимую теорию чисел, знакомую мне еще со времен встреч на берегах Невы, той Невы, которая казалась нам теперь призрачной и почти потусторонней. Мог ли я подумать тогда, что через полгода, то есть в марте 1919 года, уезжая в новую командировку из Москвы, я передам ему второй ключ от моей квартиры в Трехпрудном переулке, куда во время моего отсутствия он мог бы приходить как к себе домой, чтобы писать стихи и обдумывать новые теории мироздания? Мог ли я подумать тогда, что наше прощание в Москве будет прощанием навеки?
