Мурманск встретил его неприветливо. Ветер резкий, колючий так и впился в лицо. Пахло сельдью и рыбьим жиром. Легкое пальто не выдерживало атак холодного ветра. Пальцы в перчатках коченели.
Посмотрев на часы, Николай зашагал по улице. Расспросив у встречных, где отдел кадров тралового флота, поплутав между незнакомых домов, он нашел контору.
И вот первый рейс. И первый шторм. Боцман презрительно усмехнулся:
— Это байки…
Николаю же казалось, что рушится мир. Судно кренилось, рвалось вперед, откатывалось назад. Трещали переборки. А он пластом лежал на койке, ничего не понимая, зеленый, как вода в океане.
Но все проходит. Кончился и шторм. Николай научился ходить по выскальзывающей из-под ног палубе, научился работать. Вот только планы, задуманные еще дома, дали трещину после первого рейса.
В тот день он зашел в управление, получил деньги и отправился в сберкассу. Вдруг кто-то окликнул Николая. Навстречу шел Шавров, парень с его судна. Слово за слово. И Шавров уговорил зайти в ресторан.
На следующее утро отчаянно болела голова, и печально похрустывали в кармане остатки замечательного плана. „Ладно, будут еще рейсы“, — успокаивал себя Николай.
…Катит море холодные волны. Поет бесконечную песню. То могуче-величавую, то скорбную. И бегут дни, похожие друг на друга. И на Лабрадоре, и на Джорджес-банке, и в Южной Атлантике. Везде волны, ветер и работа.
А после первого рейса прошел год. Год, отведенный для моря. В одну из стоянок Николай получил телеграмму от деда: „Выезжай, заболела мать“. В отделе кадров ему предлагали отпуск, но он решительно заявил:
— Увольняюсь!
Стучали колеса. Поезд стремительно вез его домой, а на душе почему-то кошки скребли. „Ничего, пройдет“, — уговаривал себя Николай.
Только сойдя с поезда на маленькой станции с чудным названием Пулька, он почувствовал, как соскучился по знакомому с детства дубу у дороги, набухшему от дождя и солнца, по бесхитростной песне жаворонка.
Подхватив чемодан, Николай быстро зашагал домой. Осторожно открыл дверь, зашел в комнату. Похудевшая во время болезни мать протянула к нему руки.
— Сынок, милый, вернулся.
Он гладил седую голову матери и подозрительно моргал.
— Мамочка, ну, успокойся. Видишь, я жив, здоров!
Николай закурил, медленно прошелся по комнате. Одна из половиц скрипнула. Он еще раз наступил на нее. „Точно, это она“. Вспомнил, как пацаном любил лазить по этой половице. Мать ругала, а он лазил.
„Упрямый был, да и сейчас не лучше“, — подумал Николай и вдруг рассмеялся тихо и счастливо.
