Ей было двадцать. Она была юнгой. Ее звали Машка.
Так и звали. Потому что никто ее не любил. Вернее — пытались, но безуспешно: Машка чаще давала затрещины, чем намек на взаимность… К концу рейса все удивлялись: «Одна баба на судне — такой выбор! И — монастырь…» Даже неотразимый старпом стал в тупик:
— Что из себя строит?..
— Заелась: ей уже и старпом — не жених! — подхалимничал артельный, кавалер «строгача» за растрату в судовой лавке.
— Б-бастилия! — заикался моторист Леха, изучавший историю средних веков.
— А я ее уважаю! Я б женился… если б — холостой, — трогал свой моржовый ус Сеня (он шел в последний рейс перед пенсией).
— Ну да — тебе, папаша, в самый раз: как старуху похоронишь, так за Машку выходи.
— Только вот парик у тебя потерся…
— Что ты называешь париком?! — возмущался дядя Сеня.
— Не беда: Машка ему капрон навтыкает!..
…Так (или почти так) повторялось в салоне по вечерам перед каждым фильмом. Пока не входила Машка.
— Дядь Сень, «забьем козла?» — приветствовала она своего постоянного партнера.
Противники находились сразу, каждый хотел взять у Машки реванш — но снова проигрывал под гогот болельщиков:
— Куда, «козел», косишь: разве то — костяшки?
— Машка, пропусти его под стол!..
— …с закрытыми глазами!
— Дуплись, Маруся!
Машка дуплилась — стол прогибал железную палубу, раздавался пушечный гром.
Из каюты под салоном выскакивал в одних трусах механик:
— Проклятые «козлятники»! Когда это кончится? Дадите вы после вахты поспать?..
