- Мама, а ты без меня разве лампу не зажигала?
- Вру? Нужно мне было! Бродите по всей ночи...
Баженова на это не отозвалась.
В темноте скрипнули шарниры, похоже, что открыла она сундучок и стала в нем рыться. А Цагеридзе стоял у порога и думал, как это странно, что мать называет дочь на "вы" и по имени-отчеству, а та говорит ей "ты" и при этом даже грубо. Бывает, на "вы" обращаются дети к родителям. Но как это можно наоборот? И почему? Родители непременно должны держать верх над детьми. Почему эта старушка так себя подчинила, в сердце все же, по-видимому, тая глухую обиду на дочь. Выходит, Баженова - человек деспотичный. Не такой с первого взгляда представилась она Цагеридзе.
Блеснула зажженная спичка. Держа ее над головой, Баженова прошла к столу, повозилась с лампой, еще несколько раз чиркнув спичками, и комната озарилась тусклым светом.
- Проходите, - пригласила Баженова и опять, как в конторе, когда она объясняла, что на рейде очень трудно с жильем, прибавила виноватым голосом: - С собранием прямо замоталась я сегодня, еще и помощница моя Фенечка меня подвела, загостилась у родителей. Вот и в доме у нас вовсе не прибрано. Даже, стыд какой, стекло у лампы не помыто... Дайте сюда вашу одежку!
Она помогла ему снять пальто, повесила на гвоздь под пеструю ситцевую занавеску, повернулась - хотела взять с лавки у печи самовар, но Цагеридзе ее остановил.
- Прошу прощенья, но я сразу хочу объяснить. Мне это очень не нравится: когда дочь так разговаривает со своей матерью, - сказал он негромко, чтобы не услыхала старушка.
Баженова застыла с расставленными руками. Цагеридзе не видел ее лица, но даже в коротком, гордо-заносчивом и резком движении головы он прочел сердитый ответ: "А вам какое до этого дело?" Однако услышал он другие слова:
- А мне это, думаете, нравится?
И сказаны были они с горечью и тоской, так, словно бы вскользь, торопливо, но со сквозящим желанием не открыть лишнего, что было бы верхом грубости продолжить этот разговор. Цагеридзе молча пожал плечами, сел на табуретку, поближе к печке, и, пока Баженова хлопотала с самоваром, стал оглядывать свое случайное жилище.
Собственно говоря, это была всего лишь одна комната, но печь в ней добротная русская печь - близ стены стояла так, что в одном закоулке располагалось все кухонное хозяйство, а в другом, позади печи, получалась как бы спаленка. Цагеридзе видны были спинки близко поставленных одна к другой двух железных коек с натянутыми на них белыми чехлами. Ему подумалось: не нашлось ведь такого же уголка и для старухи матери. Той место только на печи, на какой-нибудь ветхой дерюжке. А тут покой молодых. Вон как пышно наряжены постели! Интересно, каков он сам, этот второй обладатель мягкой постели? Цагеридзе уже заранее почувствовал к нему неприязнь. Не в нем ли причина разлада матери с дочерью?
