Кроме того, он чувствовал себя глупым. Попытка убить несчастные двадцать минут хождением по улицам породила усталость и тоску. Он зашел в «Стрэнд», букинистический магазин на углу Бродвея и Двенадцатой, и, как всегда, был рад увидеть знакомые корешки томов литературной классики издательства «Современная библиотека». Энрике остановился у стола, подойдя к которому любой желающий мог заняться самообразованием: там высились кипы научно-популярных трудов, от «Истории упадка и разрушения Римской империи» Гиббона до «Жизни Сэмюэла Джонсона» Босуэлла. Потом он как бы невзначай оказался возле полок с современной беллетристикой и, добравшись до буквы «С», обнаружил, как и неделю и две назад, все тот же потрепанный, с надорванным переплетом экземпляр своего первого романа, два экземпляра второго — один из них без обложки — и шесть копий первого романа своей матери. Из восьми книг отца в наличии было только две. У выхода он задержался возле стойки с новинками, которые регулярно поставляли живущие поблизости литературные обозреватели, подрабатывая незаконной продажей бесплатных изданий. Среди них были и так называемые сигнальные экземпляры, издаваемые в небольшом количестве до основного тиража в целях рекламы. Энрике пролистал парочку и, подавляя приступы зависти, напомнил себе, что это не гонка и что читатели не отвергают одного автора из-за того, что им понравился другой. Хватило пятнадцати секунд, чтобы его попытка проникнуться духом писательского братства и проявить великодушие в очередной раз провалилась.
Весь поход в «Стрэнд» вместе с калейдоскопом переживаний — от ностальгии по книгам, на которых он вырос, до интеллектуальной несостоятельности, до печали и гордости вдобавок к огромной полке, где аккуратно в ряд были выставлены все разочарования его семьи, до борьбы с завистью к более удачливым коллегам — занял всего десять минут, а ему надо было как-то убить по крайней мере еще десять. За это время он успел бы сходить домой, принять душ и примерить два или три свитера. С каждой минутой Энрике все больше чувствовал себя идиотом.
И тем не менее, стараясь идти как можно медленнее, оказавшись на Бродвее за полквартала от Девятой, он случайно посмотрел на свои часы «Тимекс» и, увидев, что уже 6.55, вдруг заторопился, словно можно было опоздать, хотя оставалось пройти всего полквартала вниз до перекрестка, а потом еще столько же.
В 6.58 он наконец предстал перед мрачным швейцаром. Ему пришлось дважды повторить свое имя.
