— Маг, возможно, в том, что он говорит, что-то есть. Ты можешь остаться на ППП еще один месяц и попробовать еще одну дозу…
Маргарет в ужасе отпрянула от него, словно это было самое страшное, что он сказал ей за всю их совместную жизнь.
— Пух! — сдавленно простонала она. — Пух! Пух! — повторяла она самое глупое, самое интимное, самое ласковое из всех нежных прозвищ, которые она ему когда-либо давала. — Ты должен мне помочь! — Задыхаясь от нахлынувших эмоций, она хватала ртом воздух. — Я не могу пройти через это без тебя! Одна я не справлюсь! У меня нет сил им противостоять! Ты должен, ты должен бороться с ними вместо меня! Ты должен помочь мне умереть! Прости меня, прости, пожалуйста, прости. Я знаю, это несправедливо. Я знаю, что слишком много взваливаю на тебя…
И это было все, что он позволил ей сказать, устыдившись того, что каким-то образом умудрился заставить женщину, умирающую в расцвете лет, просить у него прощения. Он прижал к груди ее хрупкую, с поредевшими волосами голову, умоляя:
— Это ты прости меня, прости, я не должен был этого говорить, прости. — И затем последовала литания из «я люблю тебя».
Она отвечала на каждую его фразу:
— Я тоже очень тебя люблю. Я так сильно тебя люблю, — выделяя «так сильно», словно ее чувства к нему за последнее время получили существенное развитие, будто произошел переход на новую ступень и она только сейчас это осознала.
Ее рыдания постепенно сменились всхлипываниями. Она стала посапывать, а потом совсем затихла, погрузившись в вызванный ативаном сон. Он лежал рядом, время от времени целуя ее в нежный и слегка влажный, как у ребенка, лоб. Он ждал, что, когда она проснется, они наконец начнут говорить так, как никогда раньше не говорили, но теперь должны были заговорить, о своем браке.
— А сам-mo ты как? — спрашивали его в конце почти каждого разговора друзья, родственники и врачи, словно все они прочитали одну и ту же инструкцию. Некоторые считали своим долгом сообщить Энрике, на случай если ему не хватило ума самому это понять, что рак может так же тяжело действовать на супруга, как и на самого больного. Если таким образом они пытались заставить его себя жалеть, то им это не удавалось. Он неизменно подчеркивал, что это не он умирает, поэтому для него это никогда не будет так страшно, как для Маргарет, что по сравнению с другими онкобольными и их семьями им с Маргарет еще повезло. Все счета за лечение покрывала первоклассная страховка Энрике, которую он получил от Американской гильдии сценаристов. Другие привилегии, например палата люкс в госпитале, были доступны им благодаря щедрости родителей Маргарет — Дороти и Леонарда. Будучи писателем, Энрике мог либо вообще не работать, либо делать работу в неурочные часы, чтобы в случае надобности быть в распоряжении Маргарет, Макса и Грегори. Многочисленные друзья сплотились вокруг них. Интеллект позволял им успешно вести переговоры в иерархически устроенном медицинском мире, а связи среди нью-йоркских сильных мира сего — находить и очаровывать врачей. Он говорил это так часто, что уже чувствовал в своих словах некоторую фальшь, как кандидат на выборах, вновь и вновь повторяющий одну и ту же речь:
